— Что это вы, товарищ
Арфа? — Он наклонил голову так, что ухом коснулся плеча и приблизил свое лицо к
ее. — Стареем? — тихо спросил он. — Притупилось у тебя? Нюх потеряла? Да ведь
ты ж всю жизнь не с призраком воевала, а с Живым. И ведь в этом же доблесть-то.
Чего ты там юнцам плела, это, конечно, так надо, это правильно, но мы-то с
тобой посвященные. Да ты чего дрожишь-то? Не дрейфь, мы Его одолеем! — И вдруг
он резко обернулся к Магде Осиповне, и та опять вздрогнула и даже ойкнула,
простецки ойкнула, по-бабьи. — Бродяга, товарищ Магда, это тот Христос,
которого мы Страшным Судом судить будем. А что? Удачное название представления!
Он собрался Страшным Судом мир судить, а мы Его сами засудим. Ха-ха-ха... А я
вот вас спрошу, товарищ Магда, если бы вдруг так оказалось, что Он есть,
остались бы вы бойцом против Него?
— Н-не понимаю... Что вы
хотите этим сказать? — каким-то не своим голосом пролепетала Магда Осиповна.
— Да чего ж тут
непонятного? Разве я что невнятно сказал? — И тонкие губы массовика-затейника
изобразили еще более чарующую улыбку, чем даже была у него, когда он заявился
сюда. Магда Осиповна увидела, что и Арфа Иудовна, ее кумир, также смотрит ей
прямо в глаза и весьма пристально.
— Странно, что тут
говорить, если Его нет, — начала было она, но осеклась под обоими взыскующими
взглядами. — Ну, это... да... я бы осталась против, ну а как же... как же можно
быть «за» его догмы? — проговорила она, но глаза ее были при этом испуганными,
какими-то недоумевающими.
— Отлично! — заорал
вдруг массовик-затейник. — Молодцы! Конечно, только «против»! Однако вы не
волнуйтесь, товарищ Магда. — Массовик-затейник доверительно нагнулся к ней и
при этом подмигнул. — Нету Его! Откуда ж Ему взяться? Но судить мы Его будем.
Как живого. Хоть и нет Его, а напортачил Он нам ух много. Ух и суд закатим!.. И
это только начало. Идей-то, идей сколько! Мы откроем целую академию. Факультативную,
без отрыва, так сказать... То есть она уже открыта, и даже выпускничок один
есть. Ух хорош выпускничок! Я вам его сейчас покажу. И ваших учеников сквозь
нее пропустим. Борьба против милосердия и жалости, долой доброту, долой
благодарность! Хохочи надо всем!..
Тут даже товарищ Арфа
испугалась, глаза выпучила, а товарищ Магда промямлила оторопело:
— Как «долой доброту»?
— Ну, су-да-а-ары-ни,
надо же быть последовательными... — И тут массовик- затейник увидел, что его
протяжное «сударыни» произвело на товарища Арфу еще большее впечатление, чем
«долой доброту», ее аж скрутило.
— Ой, — воскликнул он, —
пардону прошу, пардону! Это я, я нюх потерял! Заперевоплощался! Нижайше прошу
прощения, товарищ Арфа. И ты, товарищ Магда, прости. Я ж к вам из старинного
водевиля явился, даже костюмчик не сменил. А там сплошь сударыни и ни одного
товарища. Зарапортовался. Ах, вы так побледнели, щас я водички!.. О, как я вас
понимаю! Однако и вы хороши. Чего это вы так за добро-то вскинулись? Ладно бы
кто. Я, кажется, о последовательности говорил. А где же она, ваша
последовательность? Я вижу, что недоумение не сходит с ваших высокоученых лиц.
А где же твердость позиции, почтеннейшие мои исторички-педагогички?
— Да что вы говорите
такое? — наконец возмущенно выговорила Магда Осиповна. — Мы детей для того и
воспитываем, чтобы они добрыми становились! Ну, это... ну, а как же! — И она
поглядела на товарища Арфу, ища поддержки, но та со смесью какого-то
ошеломления и испуганного восхищения взирала на массовика-затейника и, похоже,
даже не слышала обращения к ней Магды Осиповны.
— Что вы их, детей то
бишь, воспитываете, эту байку вы кому-нибудь другому расскажите, не мне, —
серьезно и даже чуть насупившись, сказал гость. — Мне это неинтересно совсем. Я
понимаю, я в курсе, что вы строите Светлый Мир, и я ли против этого! Но мир
этот есть — бу-ду-щее. А в настоящем времени, пусть оно и не кинжальное уже,
ведь корчевать надо. Корчевать! Всякое эдакое: пережиточки там
дворянско-буржуйные и вообще. Корчевка — вот ведь ваше строительство. Разве вы
разрушили уже весь мир до основания? Разве нет оскала классового врага?
Бошки-то рвать ужель уже некому? Разве все буржуйские бошки уже оторваны? А кто
ж, простите меня, их рвать будет? Добренькие, что ли, да жалостливые? Кто есть
выкорчевщик-строитель? Одержимые! Причем же тут доброта и милосердие? Оно,
конечно, сказать-то про них можно. Вскользь. Не скажешь — не подмажешь, не
подмажешь — не поедешь... Но и понимать же надо, что это лишь слова. А кому ж
это понимать, как не вам, дражайшие мои педагогички-исторички? Слово — словом,
а дело... дело-то — делом. И делателями могут быть только одержимые. О, я вижу,
ты меня понимаешь, товарищ Арфа. Старая гвардия всегда в строю. Так я вам
сейчас продемонстрирую. Как это кого? Человека освободившегося. Выпускничок он
нашей академии. Да он всегда со мной, он чует, когда я его вызываю. Прошу! —
Массовик-затейник сделал широкий жест в сторону двери. И из-за двери появился
мальчик. Мальчик как мальчик, только с недетски надменным и насмешливым
взглядом. Губы массовика-затейника растянулись в радостной улыбке:
