5
Известно: если один хочет воплощать здравый смысл, то другой непременно лезет в бутылку и хочет все опрокидывать - такова диалектика. Возникает борьба.
Но бороться ему некогда. Его время идет слишком быстро. Биомасса клубится и поджимает со всех сторон. В "Детской литературе", где он печатает свои произведения для детей, уже начиналась толкотня. Руководители детской литературы зло смотрели на профессиональных писателей, предпочитали им свойственников, знакомых, которые бесчисленно толпились у порога. Искусство становилось все более необязательным. Уж начинали работнички растаскивать издательское имущество по домам, приспосабливали для себя денежные средства, - на издание книг их уже не хватало. А потом и помещения издательства сдали "под окорочка" - фирме, специализирующейся на торговле "ножками Буша".
Что же делал в глухое для искусства и звонкое для политики время перемен Голявкин? Борьбу ведь он не признавал, политики избегал.
Он писал одно за другим свои солнечные моря и раздаривал друзьям. Назывались они "Утренняя прогулка" или "Вечерняя прогулка" - так он взаимодействовал с природой и с людьми. Писать рассказы и повести ни для детей, ни для взрослых было уже не нужно: некому стало печатать и некому читать - его время зримо от него уходило...
Но все это было позже. Или раньше? Для воспоминаний, а я сейчас вспоминаю, не существует прошлого, будущего. Времена перемешиваются, все происходит сейчас. Тем более что время вообще неделимо, а наши понятия о нем только условность...
И опять я сижу дома, и опять жду моего героя. А он все не возвращается. Наверно, вновь ему встретился знакомый и увел неведомо куда...
Голоса
1
Голявкин мог встретить Гусева, художника-графика, с которым учился в Академии. На углу Невского проспекта и улицы Харьковской был пивной бар, где они часто сходились. Беседовали, накачивались пивом и посмеивались над теми, кто собирался поиграть в шахматы или в домино, считая таких не иначе как чудаками.
В баре им нравится: чисто, уютно, пиво свежее, закуску на тарелочках подают хорошую. Гусев - неумолчный говорун. Чистым, звонким певческим голосом он начинает и закончит теперь не раньше вечера. Знаю я, что он рассказывает. Мне приходилось слышать его монологи.
- Мы люди вечные. Мы не меняемся. Я как был Гусев, так Гусевым и останусь, только волосы побелеют. Так же и Голявкин не меняется. Все знают: Гусев любит жениться, он и будет всю жизнь жениться то на одной, то на другой. Голявкин женится один раз - и останется навсегда женатым. Поставь перед ним бутылку, он ее выльет в свою большую кружку и мгновенно выпьет, чтобы ни с кем не делиться, - так каждый раз. Я мудрый человек и одну бутылку никогда не принесу, а две или сразу три, только все сразу на стол перед ним не поставлю. Голявкин выпьет первую и смотрит, что дальше будет. Я, хитрый, вынимаю вторую бутылку - и теперь уж это нам, а ему не дадим... У меня и дом полная чаша: икорка, судачок (один мужик привез из рейса и продал), три большие бутылки египетского вина "Абу-Симбел". Утром я в чай немного налью - и хорошо. И хватит... С Голявкиным один раз дело было в Доме писателя. Мы подходим с ним к стойке. На большом блюде лежат бутерброды с дефицитом - красной рыбой. Заказываем коньячку, бутербродов.
"Сколько вам бутербродов?" - спрашивает бармен.
"А все давай", - говорит Голявкин.
Наверху в это время проходило партийное собрание, и все были там.
И вот в перерыве набежало сверху много писателей - и все к стойке, к коньячку. И просят бутербродики с красной рыбой.
"А с рыбой больше нет", - говорит бармен.
"А вот же с рыбой", - показывают на наше блюдо.
"Это их... А больше нет".
Писатели зароптали:
"Как же так?.. Как же так?.."
"Не надо было революцию делать!" - сказал Голявкин.
А другой раз там же сидим, на столе всего полно: выпивки, закуски. И вдруг Голявкин укоризненно говорит:
"Эх! А хотели быть Ван-Гогами!.."
Мы ведь хотели быть романтиками, неизвестными гениями. Ну как Ван-Гог. А тут... сытость невозможная...
Вышел словарь писателей (Краткая литературная энциклопедия), и Голявкина там поместили рядом с Гомером: "Голявкин - Гомер".