После немой сцены начался разговор.
- Ну, здравствуй, предатель! - сказал он сыну с неуверенной, мерцательной улыбкой.
- Сам ты предатель! - дерзко сказанул сын и вышел из комнаты.
- Ого! Не слабо! - засмеялся отец.
- Мужской разговор. Что же ты все смеешься? Над собой ведь смеешься. Не понимаешь?
- Понимаю.
- Так что-о-о же? Зачем все портишь?
- Не могу по-другому.
- Что-о-о же, твой смех - болезнь, что ли? Смеешься без толку.
- Я без вас не могу.
Скрыться-то особенно негде... вот беда.
- При чем тут мы? Специально подальше уехали, чтобы не мешать тебе работать...
- Я не могу так работать!
- В чем дело? Почему?
- Устроила мне катастрофу да еще спрашиваешь! Разве могу я работать, когда вокруг меня неблагополучие?
- Ты что, так и не работал столько времени?
- Да там кое-что скопилось.
- Где это "там"? Под кроватью, что ли?
- Ну да, под кроватью. Я набросал. Но больше не трогал.
- Там уж все, наверно, слоем пыли покрылось. Не разберешь карандашные каракули.
- Там не очень много...
- Как немного? Сколько?
- Кое-какие рассказы, фрагменты...
- Ты хоть помнишь, что писал?..
- Могу вспомнить.
- Что же ты их под кровать-то сваливал? Разберись, отпечатай! Работай в конце концов!..
Дело в том, что он пишет по утрам, лежа в кровати, подложив под бумагу какую-либо книгу в твердой обложке. Когда я уходила, он писал на польской книжке Ю. Словацкого "О Яне, что сапоги тачал собакам". Небось всю книжку испортил. Напишет - и листки под кровать опускает, и книжку, на которой пишет, туда же, и карандаш, и оставшуюся чистую бумагу. Зевает и снова засыпает. Оттого мы часто спали на отдельных кроватях. А когда встанет, часу во втором дня, поднимать ничего не торопится. Таким образом все у него остается под рукой. Но под кроватью. Дальше хода нет. Все валяется, пока я не примусь разбирать завалы. Отпечатаю. И тогда начинается "отделочная" работа. По сто раз перепечатывать приходится...
- Пойдем пива выпьем, - говорит он.
- Иди один. Мне некогда. У меня дел полно. А ты иди, иди, попей пивка, развеселись, разгуляйся.
- А ты? Никуда не удерешь?
- Хватит меня контролировать! Удеру - не удеру, хватит...
Соблазн выпить пивка перевешивает, и он идет в пивную. Я смотрю вслед. Пальто из итальянского ратина, которое было "справлено" перед моим уходом, потерлось на полах и на рукавах, на сгибе локтей вытертые тусклые заломы, будто он полгода ходил руки в карманы, не раздеваясь.
Я вздыхаю и бегу дальше - в паспортный стол, в отделение милиции, в железнодорожную кассу - все в разных концах города. Меня с пути не свернешь. Надо скорее завершать хлопоты - меня ждут дальние края...
3
Возвращаюсь к маме - кроме нее, никого дома нет.
- Где сын? - спрашиваю.
- ОН пришел и увел сына к вам домой. - Мать смотрит на меня с тревогой.
Я начинаю беспокоиться, раздумываю, что теперь делать.
Сын звонит по телефону:
- Алло, мама, я тут, дома, у папы... Отец меня не отпускает. Приезжай за мной.
- Пусть он сам проводит тебя.
- Он не хочет.
- А я не хочу туда ехать!
- И что же делать? Я не знаю...
- Ты ел там что-нибудь? Тебя ведь кормить надо.
- Тут нечего...
- Ну ладно... Я сейчас приеду...
- Приезжай быстрее!..
4
ОН впускает меня в квартиру, запирает дверь на ключ и ведет прямо к кухонному столу. Линолеум на кухне до черноты затерт сапогами всевозможных приятелей. А на столе и ветчина, и виноград, соки... Ах, лукавый мальчишка, заманил меня! Что, уже переметнулся на отцовскую сторону? Сидит за столом, трескает виноград. А мне по телефону говорил трагическим голосом. Каков фрукт!..
- Посиди с нами, - говорит его отец.
А сын примирительным тоном начинает меня уговаривать:
- Я не хочу уезжать отсюда...
- Я вижу, вы хорошо спелись. Ты хочешь остаться с отцом? Водку будешь с ним пить? Не спать ночами?
- Я не буду пить, - врет отец.
- Так я тебе и поверила! - говорю.
- Давай вместе не уезжать, - говорит сын.
- Это невозможно! Билеты куплены.
- А по-моему, вполне возможно, - говорит отец.
И весь такой смирный, добродушный, хозяйственный, ведет меня в ванную комнату, где показывает зеркало во всю стену со стеклянной полочкой.
