— Сказано у Матфея: «Восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Неужто к нашим временам сие приложимо? Я, Аввакум, не дьявола боюсь, самого себя. Станешь этак прикладывать, Никону уподобишься.
— Не уподобишься, если чтишь Слово Божие. Господь повелел: «Не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель... И отцом себе не называйте никого на земле... И не называйтесь наставниками...»
— Аввакум! Я бы рад жить, как все, да ведь пастырем наречён!
— Вот и паси. Человек — не ангел, человек есть плоть. Богом сотворённая. Ради плотского о чём только Бога не молим, а Он одного просит: не затворяйте Царство Небесное человекам.
Костёр угасал, смаривало сном, но спал Аввакум по-куриному. Вздремнул — и выспался. Глядел на звёзды. Ни единой прорехи в небе. Будто цвели яблони и унесло цветы в омут, до краёв засыпало. Кружит ночь небесные воды, кружит белый цвет, а сверкают лишь капли, сорвавшиеся с тех вод. Страшная картина! Ты — свидетель верчения небесного, но тайну сию мыслью не объять и душою к ней не прилепиться. Одно дано — смотреть, ужасаясь и тоскуя тоской любви.
Лазарь спал сладко, положив под щёку ладонь.
Аввакум поднялся, берегом реки прошёл через заросли кипрея и, укрытый кипреем даже от глаз зверя, молился.
— Господи! — просил протопоп. — Вразуми! Претерпел за Слово Твоё, за Истину Твою. Пережил лютый поход, смерть детей и всякое. Господи, а люди живут, как жили. Молятся, не боясь Тебя, а боясь властей. Никто за отступничество не наказан. Наказаны, кто остался с Тобою, Господи. Господи! Чья правда — правда?
Кланялся без счёту, пока не рассвело.
И увидел на горке, а она вот, горка-то, — медведь, глядя на него, кланяется. Махнёт лапой у морды и башкой в землю.
Вздрогнуло сердце, не ради страха перед зверем — от предчувствия. Как сквозняком прохватило. Ушёл через кипрей к потухшему костру, лёг на своё место и заснул.
Лазарь его разбудил: ушица сварилась. Похлебали. Пошли грибов нарезать.
Груздей было множество, Аввакум подряд брал, лишь бы гриб не попорчен. Всё под ноги глядел, а когда корзина наполнилась, поднял глаза — боровики! Полком стоят. Полковник впереди, шапка с заслонку и набекрень. За полковником ребята все серьёзные, крепыш на крепыше.
Пришлось Лазаря на подмогу звать.
— Ну, батька, счастье у тебя основательное! — говорил весело Лазарь. — Коли рыба идёт, так большая, коли грибы — так нашествием.
— Мне и по шее дают не рукою — оглоблей, — согласился Аввакум.
Нажарила Анастасия Марковна хариусов, грибной икры наделала, не стыдно гостя принять. Послал Аввакум за Крижаничем. Встречать вышел на крыльцо.
Крижанич уже издали разулыбался. Уже приготовленное приветствие щекотало ему язык, как вдруг на первой же ступеньке Аввакум осадил пришедшего жестом и словом:
— Стой, где стоишь! Не подходи, говорю. Прежде признайся, какой ты веры...
Окатила обида ушатом кипятка: у хорватов кровь горячая. Но сдержался учёный муж, ответил смиренно:
— Отче честной! Верую во всё, во что верует святая апостольская соборная церковь. Иерейское благословение почту за честь. Окажи мне сию честь, прошу тебя.
— Веры, веры, спрашиваю, какой?! — крикнул Аввакум сверху.
— О своей вере архиерею скажу, коли спросит. Уж никак не первому встречному, к тому же ещё и сомнительной веры...
— Сомнительной? — усмехнулся Аввакум. — Прислали ещё одного чёрта людей смущать!
Ушёл, хлопнув за собой дверью.
Крижанич стоял у крыльца, онемев от позора. Превозмог и ярость свою, и смятение своё. Поворотился, пошёл прочь, сокрушённо качая головой.
Каковы эти русские! Голосят, что никто их не любит. Себя бы научились любить. Этот протопоп самого Христа осудит за то, что позволил Марии Магдалине ноги поцеловать. Им кнут и тюрьма в радость. Есть чем кичиться. Тяжёлый народ, невежливый.
