Поплакали, прося у Господа покоя Православной Церкви, благостными покинули дом царицыной приезжей боярыни, богобоязненной Анны Петровны. Уносили в душе слово Аввакума. Для одних слово — звук, для других — наставление. Сторожа Благовещенского собора Андрея Самойлова прямодушные Протопоповы сказания нажгли, настегали, будто крапивой.
Пришёл он в церковь свою, в нарядную, как Божий рай, в благодатную Благовещенскую! В ту пору служил казанский митрополит Лаврентий, сослужили ему архиепископ рязанский Иларион да чудовский архимандрит Павел. Царь снова скликал в Москву архиереев для разрешения вопроса о патриархе. Молили Бога судьи Никоновы по лжезаповедям Никоновым. Плакала простая душа сторожа Андрея, окунаясь в неправду.
В царской церкви и народ к царю близкий. Все щепотью персты складывают, как приказано. Вон боярыня Морозова — кому в Москве неведомо: Аввакум в её доме служит по-старому, а вот поди ж ты! На людях — как люди, пальчики в щепоточку...
Дурачат народ! Царь сбесился, и бояре — упаси Боже объявить православным о своём бесовстве — друг перед дружкой скачут, сатане угождают.
Что спросить с позлащённой сей братии? Из царёва корыта кушают. Ну а длинногривые-то?! Митрополиты, архиепископы?! Или золотые да жемчужные ризы дороже сермяги Господней? Знать, дороже!
— Высоко ты, Господи! — простонал сторож Андрей. — Все тут против Тебя в сговоре!
Да и кинулся к алтарю, закричал на митрополита:
— Ох, Лаврентий, будет тебе от Исуса Христа правый суд! За твоё отступничество твои грехи задавят тебя, лжеустого, как медведь. Так и хрястнут твои косточки, раздробятся, проткнут тебя и язык твой поганый проткнут!
Дьякон, защищая владыку, правой рукой осенил Андрея крестом, а левой — кулачищем ткнул, метя в лицо, да промахнулся. Схватил его за рясу Андрей, мотал из стороны в сторону.
— Нет силы в твоём кресте, щепотник! Сила в моём! Крещу я вас, бесы!
И осенил двуперстным, славным от века знамением митрополита, архиепископа, архимандрита.
— И ты, дурак заблудший, своё получи! — перекрестил дьякона и пошёл из церкви, кинувши от себя церковные ключи.
Отшатнулись от того звяка сановные прихожане, глядели на ключи со страхом, уж таким укором веяло от тех ключей — не то что слову прошелестеть, дыханья не было слышно.
Великое смущение случилось в Благовещенской церкви. Царица Мария Ильинична, стоявшая на службе тайно, на хорах, за занавесью, обмерла от боли во чреве, где созревало очередное царское дитя.
В тереме Мария Ильинична так горько плакала, что за царём послали.
Алексей Михайлович прошёл к царице, головку её милую на плечо к себе клал. Косы гладил, бровки её трогал.
Сторожа Андрея Самойлова арестовать не посмели. Словесно увещевали.
Нежданно-негаданно пришёл к Аввакуму домой окольничий Родион Матвеевич Стрешнев. Дрогнуло у протопопа сердце: Стрешнев — судья Сибирского приказа — сама царёва правда, за опальным Никоном Стрешнев присматривает.
Филипп рванулся на цепи, клацнул зубами, и Аввакум, заслоняя бешеного спиной, торопливо поклонился гостю и сказал, что в голову пришло:
— «Держу тебя за правую руку твою».
— Вон как ты живёшь! — уважительно сказал Стрешнев, косясь на Филиппа. — Чего это ты помянул о моей деснице? Я ведь тоже могу загадками говорить. «И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нём».
— Я тебе из Исайи, ты мне из Луки. Исус так ответил: «Плачьте о себе и о детях ваших».
— Не глупо, батюшка, о своих детях помнить. Но уж коли говорить словами Писания, помяну апостола Петра: «Будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа».
Стрешнев сел в красном углу. Слова он говорил, будто камни ворочал, но улыбнулся и поглядел на протопопа не сурово.
— Я начальству кланяюсь, — Аввакум поклонился Стрешневу до земли. — Но, Господи, научи, как соблюсти чистоту? Исполняя одно Твоё повеление, попираешь другое. В «Книге премудрости» заповедано: «Из лицеприятия не греши, не стыдись точного исполнения закона Всевышнего и завета».
Филипп бешено захрипел из своего угла:
— «Во имя Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь».
