— Я люблю тебя! — снова и снова восклицал князь, не зная сам, говорит ли он сейчас по-русски, по-английски или по-французски.
Язык, на котором они изъяснялись теперь, был язык небожителей, а любовь, о которой, не таясь, вещали их губы, сердца и тела, была любовью, объединяющей богов и смертных от начала времен.
— Ты моя!.. — вскричал князь. — Моя — от самого твоего светозарного темечка до подошв твоих крошечных ножек! Я боготворю тебя, моя любимая! И в то же время я хочу тебя, хочу, как может хотеть мужчина женщину, которая принадлежит ему!
— Я тоже… хочу тебя, — попыталась сказать Локита, но слова уже не слушались ее.
Его руки опустились к ней, и что-то первозданное и жгучее разлилось по всему ее телу, вторя пламени, что при каждом поцелуе и вздохе срывалось с его уст.
Она знала, что это празднует свой триумф любовь, такая же святая и чистая, как те чувства, которые наполняли ее сердце, когда она воздевала руки к звездному небу.
То была любовь, всепроникающая, всепоглощающая любовь. Любовь, которая не только смела все преграды, но не желала признавать ни ограничений, ни оговорок.
Поцелуи князя неумолимо взывали к ней; в ней более не оставалось ничего, что еще не принадлежало бы ему, и в то же время безумная, страсть, которую она воспламенила в нем, была частью ее самой.
— Я люблю тебя, мое сокровище, моя радость, мой цветочек, моя жена!
Сердца их бешено колотились в такт друг с другом. И вдруг ей показалось, что в комнате возникает какое-то новое зарево, помимо света, что доходил до нее снаружи.
То было зарево любви, божественное, посылаемое сокровенными силами их душ…
— Я люблю… тебя… люблю… тебя…
— Ты моя!.. Отдай мне себя…
— Я твоя… твоя… твоя…
— Мой цветочек… моя звездочка… душа моя!
Внизу шептались волны, с нежным шорохом осыпались лепестки, и звезды, одна за другой описывая огромные дуги на небесах, отражались в море.
