Он заглянул ей в глаза, но не поцеловал ее, хотя она ждала от него поцелуя. Вместо этого он снял с ее головы унизанную бриллиантами тиару с вуалью и беспечным жестом бросил ее на ковер из лепестков.
Он расстегнул на ее шее ожерелье; подняв руки к прическе, извлек из нее булавки, и теперь волосы свободной волной упали на плечи. Она услышала, как пресеклось его дыхание.
— Такой я и хотел тебя увидеть, — выдохнул он. — Такой я хочу тебя. Никогда я не знал такого страха, как в тот день, когда решил, что потерял тебя навсегда.
— Мы… не потеряли друг друга, — прошептала Локита. — Мы… обвенчались… И я — твоя жена.
Она произносила это, удивляясь звучанию собственных слов, кольцу, что теперь носила на пальце, и вдруг подивилась тому, что вообще когда-то имела имя и прошлое.
Она целиком принадлежала человеку, которого любила. И он не должен был даже самую малость устыдиться ее.
Словно бы угадав, о чем она думает, князь сказал:
— Прошлое позади. Забудь о нем. Впереди у нас, моя светлая радость, моя любовь, будущее, которое принадлежит нам обоим. — Он провел рукой по ее волосам: — Как же много я должен буду для тебя сделать! Вознаградить тебя за годы одиночества, страха, неопределенности, которую так ненавидит каждая женщина, но больше всего, мой бесценный цветочек, — за то, что ты страшилась своего будущего.
— Но ведь я… нашла тебя, — нежно промолвила Локита. — И теперь мое будущее… это ты, и все, что было в прошлом, я могу теперь позабыть.
— Я сделаю так, чтобы ты о нем забыла. Я сделаю так, чтобы ты помнила только о том, что я люблю тебя, что мы принадлежим друг другу сейчас — и на целую вечность.
Он откинул с плеч ее волосы и склонился к ней. Не целуя, он гладил губами ее нежную кожу.
Когда-то, прикоснувшись устами к ее пальцам, он уже заставил ее испытать этот восторг. Но сейчас завораживающему трепету поддалось все ее существо.
Переплетаясь чудесным образом с музыкой и благоуханием цветов, этот трепет целиком подчинил ее себе, заставил почувствовать, что сама по себе, отдельно от него, она более не существует.
И, ощутив эту дрожь — свидетельство не испуга, но необыкновенного всплеска чувств, князь издал торжествующий возглас:
— О, я знаю, что волную тебя, мой драгоценный, любимый цветочек!
Краска залила лицо Локиты.
— Я… люблю тебя! — прошептала она.
Какая-то нотка в звучании ее голоса вдруг заставила вспыхнуть его взор. Чары, под действием которых они находились после обета, данного в часовне, были уже не властны над ними.
Объятия князя теперь с каждым мгновением становились теснее, поцелуи — страстными и долгими.
Он целовал ее плечи — сначала одно, потом другое, — шею, пока наконец не приник к устам.
Казалось, что надвигается буря — сначала медленно, но с каждой секундой набирая скорость, — пока наконец, в миг, когда он впился в нее устами, ее не захватил и не унес с собою неистовый вихрь.
При всей своей сокрушительной, неодолимой силе порыв этот принес ей наслаждение, которое не властны описать слова или запечатлеть мысль.
Она знала, что железная воля князя, благодаря которой он так долго подавлял желание обладать ею, теперь сломлена.
Знала она и то, что все оковы из запретов, опасений, даже застенчивости с ее стороны, рухнули также безвозвратно.
То была сила жизни — жизни столь могущественной в своей полноте, что она смиренно склонялась перед ее величием.
Поцелуи князя становились все ненасытнее, неистовее, но она не ведала испуга.
Она покорялась вся без остатка, вручая ему не только свое тело, но ум, душу и сердце.
Она более не существовала как отдельная личность, она вся принадлежала ему, служила покорной рабой его желаниям, упивалась его превосходством.
— Я люблю тебя! Боже праведный, как же я люблю тебя! — восклицал князь.
Пальцы его расстегивали на ней платье, и когда оно, подобно отблеску лунного света, соскользнуло с ее плеч, он поднял ее на руки.
Он осторожно возложил ее на усеянную лепестками тахту и на мгновение замер, не сводя с нее взора. Он смотрел на золотые волосы, струящиеся по нагому телу, на широко открытые, напоенные любовью глаза, на губы, жаждущие вкусить его лобзаний.
