Приведя себя в порядок, она вышла и увидела его стоящим у окна.
— Ничего не почувствовала? — спросил он, не оборачиваясь.
— Нет.
— Это хорошо. Может, даже неприязнь ко мне?
— Пожалуй.
— Это очень хорошо. И я ничего особенного не почувствовал. Ничего в тебе нет необыкновенного.
— Все равно спасибо тебе. Я узнала очень важную вещь.
— Какую?
— Тебе это неинтересно.
— Какую? — требовательно сказал он.
— Понимаешь, почему-то раньше со мной не могли. Только Дмитрий сумел.
— Очень понимаю. Я подстраховался. Я таблетки выпил специальные час назад.
— Если женщина не нравится, никакие таблетки не помогут.
— Нравилась. Раньше. Я освободился. Ты мне больше не нужна.
— Ладно. Всего хорошего.
— Тебе того же. Шофер тебя отвезет, я сейчас позвоню ему.
— Спасибо.
Дмитрий поджидал ее с нетерпением.
— Радуйся, — сказала ему Женечка.
— Так я и думал. И это вся твоя ко мне любовь?
— Но ты же этого хотел?
— Если я сказал, что я этого хочу, это не значит, что я на самом деле этого хочу! Не дура последняя, могла бы разобраться! И даже если я на самом деле этого захотел, ты должна была сделать так, чтобы я не хотел этого! А ты с радостью бросилась ему на шею! Ты его сама нашла сегодня?
— Да.
— Шваль! Сволочь! Проститутка! — завизжал Дмитрий и швырнул в нее чайной чашкой.
Та пролетела близко от лица. Дмитрий тут же подбежал, схватил ее за плечи:
— Не задел? Не задел? А?
— Все в порядке.
— Ты меня прости. Ты меня не бросай, пожалуйста. Я уже начал работать, ты представляешь? Я понял, что могу, даже если ты здесь. Вот, посмотри!
Он подвел ее к загрунтованному холсту, на котором ничего не было, кроме этого грунта.
— Видишь?
— Нет, — честно сказала Женечка.
— Дура! Вот точка, вот и вот! Я уже организовал пространство этими точками! Организовать пространство — это уже половина картины. Вот, видишь?
— Вижу, — заметила она три маленькие крапинки.
— Я могу! Я даже и тебя напишу, вот увидишь. Ты же не бросишь меня?
— Нет.
— А тебе хорошо было с ним?
— Нет.
— Не врешь, вижу. Странно. Почему?
— Потому что он не хотел, чтобы мне было хорошо.
— Но он-то, я думаю, счастлив теперь, зараза?
— Нет. Он только хотел успокоиться.
— Понимаю. В народе это называют: охоту сбить. Сбил?
— Кажется.
— Боюсь только, что ненадолго. Если опять захочет быть с тобой, ты согласишься?
— Наверное.
— Почему? Нравится он уже тебе?
— Немного.
— Но меньше, чем я?
— Гораздо.
— Ладно. Разрешаю еще раз. Последний. Договорились?
— Не знаю.
— Что ж мне, убить, что ли, тебя? — спросил Дмитрий.
Спросил с размышлением, будто и впрямь серьезно решал вопрос, не убить ли ему Женечку.
— Господи, почему вы все хотите меня убить?
— Кто — все?
— Все, — сказала Женечка, сама не понимая, кого она имеет в виду.
Прошло три дня.
Черная машина появилась в пятницу вечером.
Дверца открылась, Женечка подошла и села в машину.
— Я скучал, — сказал Виктор.
— Я немного тоже.
— Могла бы и не говорить.
— Почему? И без моих слов знаешь?
— Нет. Просто не хочу знать. Едем ко мне?
— Хорошо.
— Слишком быстро ты соглашаешься.
— Если бы я не согласилась и вышла, ты стал бы меня преследовать.
— Тоже верно.
Через несколько минут они были в его квартире.
— Я хочу сегодня разрешить себе все, — сказал Виктор. — То, что я сдерживаюсь, выделяет тебя из других. Это неправильно. Я не хочу выделять тебя. И не хочу сдерживаться, я не привык сдерживаться. Я позволю себе все, но в последний раз. После этого ты исчезнешь для меня.
— Нелогично, — сказала Женечка. — А если ты потом опять захочешь меня видеть и быть со мной? Значит, опять сдерживаться? Но ведь ты не привык? Как быть?
— Плевать на логику, — сказал Виктор. — Я так решил.
— А как я решила, тебе неинтересно знать?
— Абсолютно неинтересно.
— То есть ты и силу готов применить?
— Готов.
— Тебе повезло. Если бы ты мне не нравился, тебе бы не помогла никакая сила.
— Ладно! — грубо оборвал разговор Виктор. — Хватит болтать, займемся любовью!
Женечка усмехнулась. Виктор, поднимаясь по лестнице, не видел этой усмешки.
…Маска грубости и властности, которую (быть может, по привычке) нацепил на себя Виктор, скоро исчезла, проглянули подростковые смущение и неловкость, но и они прошли, появилось что-то зрелое, мужское, раскованное, превратившееся в искреннюю и простодушную радость, в веселое увлечение и даже баловство (он несколько раз начинал смеяться, и она отвечала смехом), а потом уже не было ни масок, ни возраста, ни игры, ни веселья, а все превратилось в томительно длящееся изумление — и для него, и для нее, и вот они не сводят глаз друг с друга, как будто дожидаясь какого-то условного знака в глубине зрачков, чтобы одновременно победить и одновременно сдаться, и им это удалось, первый звук ее голоса совпал с его первым звуком, только он нервно смеялся в блаженной истерике, а она в такой же блаженной истерике рыдала, и его смех был похож на плач, а ее плач был похож на смех.
