И сейчас, шагая по ночному лесу, Гип вспоминал мать и терзался, сознавая свою вину. Покрасневшие глаза его были полны слез. «Ах, мама, — думал он, — где ты сейчас? Наверно, плачешь, бедная? Что делать, как тебя спасти?.. Нет, нескоро теперь пойду я в лес за плодами тхиентуэ. Растопчу свой гулкоголосый тунг, разорву струны кэши… Я хочу поскорее снова пойти в дозор! Больше не подпущу француза к деревне…» Да только мать томится во французской крепости. А всего их там тридцать восемь — земляков из Конгхоа. Он едва не заплакал, но вспомнил, как смотрел тогда на него Нуп, и плакать не посмел. Нуп не обмолвился с ним и словечком, обратился сразу ко всем деревенским парням и девушкам.
— Когда мы бьемся с врагом, — сказал он, — деревня должна быть сплоченной, как один человек. Люди поверили вам, разве иначе смогли бы мы выстоять? Вспомните, в чем вы клялись землякам. А теперь, что теперь делать?
Парни, понурясь, молчали. Гип избегал Нупа, не смел глядеть ему в лицо. Нуп тоже не спал ночь, глаза у него покраснели. Он сказал:
— Сегодня ночью, Гип, ты пойдешь в дозор под началом Туна. Он скажет, что надо делать…
Если бы раньше Гипу сказали такое, вспылил бы, даже уши бы небось загорелись: «Это мне-то идти под начало к Туну? Мною, мужчиной, помыкать какому-то молокососу?!» Но сегодня Гип промолчал. Он сказал лишь:
— Я виноват, Нуп…
— Ладно уж, — оборвал его тот, — мне пора.
— Куда ты собрался?
— Пойду гляну на крепость Харо.
— А ты…
Но Нуп уже ушел.
Зачем, зачем Нуп отправился в Харо? О небо, если француз схватит его, Гипу и вовсе не избыть своей вины!
* * *
Под вечер тридцатого числа, когда тридцать жителей Конгхоа уходили в Харо, согласившись жить там под пятою француза, Нуп стоял у околицы и глядел им вслед, покуда по стемнело. Он не сказал никому ни единого слова.
Вечером Нуп вернулся домой. Лиеу мыла голову маленькому Хэ Ру, а тот сердито теребил свою набедренную повязку. Жена глянула на Нупа и впервые заметила на лбу у него морщины.
Наутро он встал очень рано и, взяв самострел, вышел из дома.
— Куда ты? — спросил его старый Па.
— Я, дядюшка, человек Партии, — отвечал оп, — и должен разделять судьбу моих земляков. Я думал всю ночь и решил идти в Харо. Погляжу, как вернее взяться за дело и выручить наших людей. Я крепок, дальний путь мне нипочем. Вы, дядюшка, уже стары, оставайтесь здесь, возьмите в свои руки все дела…
От Конгхоа до Харо день пути. Дойдя до места, Нуп вынужден был спрятаться на горе. Француз-часовой долго расхаживал вдоль заграждения, потом остановился и внимательно оглядел окрестность. Наконец он вернулся в крепость. Пупу хотелось броситься на него и убить. Но он взял себя в руки.
— Ладно, — прошептал оп, — сперва я выведу отсюда тридцать восемь человек целыми и невредимыми. А потом пристрелю тебя, гад!
Спустилась ночь. Пришлось улечься спать в лесу. Ночью в чаще повсюду — на земле, на деревьях — светятся сотни, тысячи глаз. И все они глядели на Нупа. Он знал, это сухие листья, по ночам они просыпаются: им хочется еще хоть раз увидеть небо. Так говорит старый Шунг. Но иногда Нуп приглядывался, и ему казалось, будто это глаза тигра. Падавший с неба холодный свет звезд лился в уши, затекал за спину. Нуп попятился за ствол большого дерева и, готовый к прыжку тигра, натянул тетиву. Но тигр застыл на месте, не сводя с Нупа глаз. Налетел порыв ветра. Глаза зверя заходили из стороны в сторону… Нет, никакой это не тигр! Просто сухие листья…
Но попозже и вправду явился тигр. Сперва послышался резкий отвратительный запах. Пуп весь похолодел. Перед ним промелькнула мгновенно запомнившаяся с малолетства картина: человек, растерзанный тигром. Он решил было бежать. Пет, это верная смерть! А он не имеет права, не может сейчас умереть. Нуп постепенно пришел в себя. Теперь уж он не умрет. Он сидел молча, затаив дыхание. Тигр явно еще не учуял его. Под лапами зверя зашуршали листья. Потом громко хрустнула сухая ветка. Резкий запах вроде ослабел. А время все шло. Может, тигр вовсе ушел? Нуп нагнулся, подобрал с земли камень и швырнул его наугад в темноту. И ответ — ни звука. Значит, тигр ушел… Всю почт, мысли Пупа не знали покоя, он готов был в любую минуту встретить неведомую опасность. Когда наконец, сломленный усталостью, он привалился к дереву и задремал, звезды уже угасли — одна за другой, и холодный утренний ветер, кружившийся меж стволами, зашелестел в кунах тростника.
