Стихотворения, не вошедшие в сборники - страница 22

---

Перейти на стр. ОК

---

подписывать — за плату — ростовщик,

тот Вилль Шекспир, что "Тень" играл в "Гамлете",

жил в кабаках и умер, не успев

переварить кабанью головизну…

Дышал фрегат, ты покидал отчизну.

Италию ты видел. Нараспев

звал женский голос сквозь узор железа,

звал на балкон высокого инглеза,

томимого лимонною луной

на улицах Вероны. Мне охота

воображать, что, может быть, смешной

и ласковый создатель Дон Кихота

беседовал с тобою — невзначай,

пока меняли лошадей, — и, верно,

был вечер синь. В колодце, за таверной,

ведро звенело чисто… Отвечай,

кого любил? Откройся, в чьих записках

ты упомянут мельком? Мало ль низких,

ничтожных душ оставили свой след —

каких имен не сыщешь у Брантома!

Откройся, бог ямбического грома,

стоустый и немыслимый поэт!

Нет! В должный час, когда почуял — гонит

тебя Господь из жизни, — вспоминал

ты рукописи тайные и знал,

что твоего величия не тронет

молвы мирской бесстыдное клеймо,

что навсегда в пыли столетий зыбкой

пребудешь ты безликим, как само

бессмертие… И вдаль ушел с улыбкой.

Декабрь 1924

УТРО

Шум зари мне чудился, кипучий

муравейник отблесков за тучей.

На ограду мрака и огня,

на ограду реющего рая

облокачивался Зодчий Дня,

думал и глядел, не раскрывая

своего туманного плаща,

как толпа работников крылатых,

крыльями блестящими треща,

солнце поднимает на канатах.

Выше, выше… выше! Впопыхах

просыпаюсь. Купол занавески,

полный ветра, в синеватом блеске

дышит и спадает. Во дворах

по коврам уже стучат служанки,

и пальбою плоской окружен,

медяки вымаливает стон

старой, удивительной шарманки…

Берлин, 5. 12. 24.

В ПЕЩЕРЕ

Над Вифлеемом ночь застыла.

Я блудную овцу искал.

В пещеру заглянул — и было

виденье между черных скал.

Иосиф, плотник бородатый,

сжимал, как смуглые тиски,

ладони, знавшие когда-то

плоть необструганной доски.

Мария слабая на чадо

улыбку устремляла вниз,

вся умиленье, вся прохлада

линялых синеватых риз.

А он, младенец светлоокий

в венце из золотистых стрел,

не видя матери, в потоки

своих небес уже смотрел.

И рядом, в темноте счастливой,

по белизне и бубенцу

я вдруг узнал, пастух ревнивый,

свою пропавшую овцу.

11 декабря 1924

Берлин

ВЕЛИКАН

Я вылепил из снега великана,

дал жизнь ему и в ночь на Рождество

к тебе, в поля, через моря тумана,

я, грозный мастер, выпустил его.

Над ним кружились вороны, как мухи

над головою белого быка…

Его не вьюги создали, не духи,

а только огрубелая тоска.

Слепой, как мрамор, — близился он к цели,

шагал, — неотразимый, как зима.

Охотники, плутавшие в метели,

его видали и сошли с ума.

И вот достиг он твоего предела —

и замер вдруг: цвела твоя страна,

была ты счастлива, дышала, рдела,

в твоей стране всем правила весна!

Легка, проста, с душою шелковистой,

ты в солнечной скользила тишине —

и новому попутчику так чисто,

так гордо говорила обо мне!

И, перед этим солнцем отступая,

поняв, что с ним соперничать нельзя,

растаяла тоска моя слепая,

вся синевой весеннею сквозя…

13 декабря 1924

Берлин

К РОДИНЕ

Ночь дана, чтоб думать и курить

и сквозь дым с тобою говорить.

Хорошо… Пошуркивает мышь,

много звезд в окне и много крыш.

Кость в груди нащупываю я:

родина, вот эта кость — твоя.

Воздух твой, вошедший в грудь мою,

я тебе стихами отдаю.

Синей ночью рдяная ладонь

охраняла вербный твой огонь.

И тоскуют впадины ступней

по земле пронзительной твоей.

Так все тело — только образ твой,

и душа, как небо над Невой.

Покурю и лягу, и засну,

и твою почувствую весну:

угол дома, памятный дубок,

граблями расчесанный песок.

<25 декабря 1924>

ПЛЕВИЦКОЙ

Кипит, и пенится, и бродит…

то греет, как румяный день,

то, Богу жалуясь, отходит

как будто в бархатную тень.

Шепнула о тишайшей муке

и снова прянула, спеша, —

Ты, пролетающая в звуки,

росой омытая душа!

Уста отчизны молчаливы:

не смеют жаворонки петь,

молчат незреющие нивы

и неколышимая медь…

Но от навета, от попранья,

от унизительного зла, —

в державу славного изгнанья

ты наши песни унесла!

<3 января 1925>

КОНЬКОБЕЖЕЦ

Плясать на льду учился он у музы,

у зимней Терпсихоры… Погляди:

открытый лоб, и черные рейтузы,

и огонек медали на груди.

Он вьется, и под молнией алмазной

его непостижимого конька

ломается, растет звездообразно

узорное подобие цветка.

И вот на льду, густом и шелковистом,

подсолнух обрисован. Но постой —

Читать дальше

---

Перейти на стр. ОК

---