Под тяжкой ношей судьбы, смеясь смехом мужчины,
Смеясь беспечным смехом борца, не знавшего поражений,
Смеясь с похвальбой, что в жилах его бьется кровь, под
ребром — бьется сердце народа.
Смеясь.
Смеясь буйным, хриплым, горластым смехом юнца, полуголый,
весь пропотевший, гордый тем, что он — свинобой, машино-
строитель, хлебный ссыпщик, биржевой воротила и хозяин
всех перевозок.
LIMITED
I am riding on a limited express, one of the crack trains
of the nation.
Hurtling across the prairie into blue haze and dark air go
fifteen all-steel coaches holding a thousand people.
(All the coaches shall be scrap and rust and all the men and
women laughing in the diners and sleepers shall pass to
ashes.)
I ask a man in the smoker where he is going and he answers:
“Omaha.”
ЛЮКС (перевод И.Кашкина)
Я еду в экспрессе люкс, этой гордости нации.
Звякая буферами, несутся по прерии сквозь сизую дымку
и закагную мглу пятнадцать цельностальных вагонов
с тысячью пассажиров
(все вагоны станут кучей ржавого лома, и все пассажиры,
смеющиеся по салон-вагонам и купе, станут прахом).
Я спрашиваю соседа по купе, куда он едет, и он отвечает:
«Омаха».
PRAYERS OF STEEL
Lay me on an anvil, О God.
Beat me and hammer me into a crowbar.
Let me pry loose old walls.
Let me lift and loosen old foundations.
Lay me on an anvil, О God.
Beat me and hammer me into a steel spike
Drive me into the girders that hold a skyscraper together
Take red-hot rivets and fasten me into the central girders
Let me be the great nail holding a skyscraper through blue
nights into white stars.
МОЛИТВА СТАЛИ (перевод И.Кашкина)
Положи меня, боже, на наковальню,
Сплющи и выкуй кирку или лом,
Дай мне расшатать старые стены,
Дай мне взрыть и сровнять их основанья.
Положи меня, боже, на наковальню,
Сплющи и выкуй стальную заклепку.
Скрепи мною балки в остовах небоскребов.
Раскаленным болтом загони в опорные скрепы.
Дай мне стать крепким устоем, вздымающим небоскребы
В синие ночи к белеющим звездам.
GRASS
Pile the bodies high at Austerlitz and Waterloo.
Shovel them under and let me work-
I am the grass; I cover all.
And pile them high at Gettysburg
And pile them high at Ypres and Verdun.
Shovel them under and let me work.
Two years, ten years, and passengers ask the conductor:
What place is this?
Where are we now?
I am the grass.
Let me work.
ТРАВА (перевод И.Кашкина)
Нагромоздите тела под Аустерлицем и Ватерлоо,
Сложите в могилу и дайте мне работать:
Я — трава: я покрываю все.
Нагромоздите их выше под Геттисбургом,
Нагромоздите выше под Верденом, у Ипра,
Сложите в могилу и дайте мне работать.
Два юда, десять лет, и пассажиры спросят кондуктора:
«Это что за места?
Где мы теперь?»
Я — трава.
Дайте мне работать.
KILLERS
I am singing to you
Soft as a man with a dead child speaks;
Hard as a man in handcuffs,
Held where he cannot move:
Under the sun
Are sixteen million men,
Chosen for shining teeth,
Sharp eyes, hard legs,
And a running of young warm blood in their wrists.
And a red juice runs on the green grass;
And a red juice soaks the dark soil.
And the sixteen million are killing. . . and killing
and killing.
I never forget them day or night:
They beat on my head for memory of them;
They pound on my heart and I cry back to them,
To their homes and women, dreams and games.
I wake in the night and smell the trenches,
And hear the low stir of sleepers in lines--
Sixteen million sleepers and pickets in the dark:
Some of them long sleepers for always,
Some of them tumbling to sleep to-morrow for always,
Fixed in the drag of the world's heartbreak,
Eating and drinking, toiling. . . on a long job of
killing.
Sixteen million men.
УБИЙЦЫ (перевод И.Кашкина)
Я говорю вам
мягко, словно отец прощаясь с умершим ребенком,
сурово, как человек в кандалах,
лишенный насущной свободы.
На земле
шестнадцать миллионов
выбраны за свои белые зубы,
острый взгляд, крепкие бедра,
молодую, горячую кровь.
И красный сок течет по зеленой траве,
и земля набухает от красного сока,
и шестнадцать миллионов убивают... убивают... убивают.
Мне ни ночью, ни днем от них нет покоя
