«Лизавета Николаевна, — было в ней написано, — вы меня ни разу не навещали, и я ни разу не просил вас навестить меня, пока я имел возможность двигаться. Теперь едва ли доживу до завтра. Возьмите кого-нибудь с собой и приходите проститься. Одни не ходите. Я, в противном случае, не умру спокойно».
Рулев прочитал еще раз, прочитал другой, подумал об отце и опять взглянул на записку.
«Прочесть сумеет ли, не знаю, а не поймет наверно», — подумал он со вздохом и опять начал ходить.
И долго думал он об этой симпатичной, деликатной личности учителя, о судьбе его, о его мыслях и верованиях; думал о людях, среди которых действовала эта личность. — Дальше вспомнил он и Катерину Сергеевну, и уж не нежность и не грусть вызвали в нем мысли об этих обеих личностях. Он ступал тяжелее, губы его сжимались. Мысли сами собою перенеслись к задуманному делу.
По делам завода Рулеву надо было увидеться с управляющим бумажной фабрики. По этому обстоятельству он сошелся с Вальтером.
В обширной кладовой, где на полках была навалена разных сортов бумага, где стояли сундуки, шкафы, у стола сидел высокий молодой человек, носивший бороду, заплатанные сапоги и довольно потертое платье. Он выдавал жалованье фабричным рабочим, конторщикам и приказчикам. Это и был Вальтер. Когда пришел Рулев, Вальтер покуривал сигару и отсчитывал деньги поодиночке входившим в кладовую рабочим.
— Что вам угодно? — спросил он, приподнимаясь при входе Рулева.
— Я имею поручение переговорить с вами, — сказал Рулев. — Мне кажется, вам лучше кончить ваше занятие, и тогда уже я передам вам мое поручение.
— Как знаете, — заметил Вальтер и опять сел к столу.
Рабочие один за другим приходили и уходили. Вальтер молча отдавал деньги, предлагал книгу, где получивший расписывался или ставил кресты, и, покуривая, ожидал следующего. Пришел, наконец, какой-то бледный и оборванный юноша.
— Четверг и пятницу не работал? — спросил Вальтер.
— Болен был, — отвечал рабочий.
— Знаю. По шестнадцати копеек за день — за два дня тридцать две копейки — остается получить четыре рубля шестьдесят восемь копеек.
Рабочий закашлялся.
— В этом ты и домой пойдешь? — тихо и угрюмо спросил Вальтер, взглянув на изорванную рубаху рабочего.
— В этом, — отвечал тот.
— Недолго проработаешь, — заметил управляющий. — Не умеешь жить, — продолжал он тихо. — Вас, рабочих, здесь тридцать человек… Следует держать одну квартиру и иметь общие харчи, а деньги держать в артели; тогда и пропьешь немного, да и на одежду останется.
Рабочий молчал.
Вальтер отдал ему деньги и встал.
— Здоровье у тебя плохое, — тихо продолжал он: — пить, я знаю, не бросишь, — значит, не сегодня, так завтра можешь в самом деле сильно заболеть… Что тогда будет? — спросил он, становясь лицом к лицу перед рабочим.
— Ничего не поделаешь, — угрюмо отвечал рабочий.
— А вот посмотрим, — сказал Вальтер, запирая кассу. — Завтра я переговорю с другими… Совет, разумеется, советом, а там уж делайте, как сами знаете…
Затем Вальтер обратился к Рулеву.
— Фамилия ваша мне положительно знакома, — сказал он, когда Рулев передал ему все, что нужно было: — да и лицо кажется знакомым. Где вы были лет… восемь назад?..
Рулев назвал школу.
— Я был в тех местах, — сказал Вальтер задумчиво… — и там должен был вас видеть.
Вальтер предложил Рулеву курить и заговорил о школе, в которой был Рулев. Оказалось, что и он был в этой же самой школе. Оттуда его выгнали в кантонисты; из кантонистов Вальтер бежал, как необыкновенно гибкий и ловкий юноша попал в труппу вольтижеров, ехавших в Валахию, и через несколько лет вернулся в Россию Вальтером и немцем, хотя был такой же русский, как Рулев или Скрыпников. Разговор незаметно перешел в минорный тон.
О прошедших молодых годах мы вспоминаем с тоской потому, мне кажется, что в те годы были свежие силы, иные стремления и планы, большею частью не осуществившиеся потом, и нам жаль становится сил и времени, растраченных большею частью даром. Вальтеру же, кроме того, вспомнилось много нравственной и физической ломки… Затем Рулев заговорил о рабочих. Вальтер знал их так же хорошо, как если бы с детства жил с ними вместе. Злость и горечь так и слышались в каждом его слове…
