— Это ты? — удивился отец. Приоткрыл дверь и впустил меня.
— Приехала навестить вас, — весело сказала я.
— Девочка моя, — воскликнула мама, — как ты только решилась на это?
— А что тут особенного?
Убедившись, что не случилось ничего страшного, остальные жильцы тоже пришли посмотреть на меня.
— Неужели ты приехала поездом? — спросил один.
— И никто не спросил удостоверения личности? — поинтересовался другой.
— Билет купила прямо в кассе?
Точно какую-то достопримечательность, они внимательно рассматривали то место на моем пальто, где раньше была пришита звезда.
— Кое-где еще остались желтые нитки, — сказал кто-то.
— Звезду сейчас же надо пришить обратно, — сказала мама.
— В вагоне много было народу? — спросил отец.
Они расспрашивали меня так подробно, словно я проделала невесть какой долгий путь, словно я приехала из-за границы.
— Ты, наверно, проголодалась, — сказала мама.
Она вышла и вскоре вернулась с бутербродами.
Есть мне совсем не хотелось, но, чтобы не расстраивать ее, я взяла бутерброд. А все присутствующие стояли вокруг и смотрели на меня с таким радостным удовлетворением, что я, хоть и с трудом, съела все, что принесла мама.
Дом на Сарфатистраат производил мрачное впечатление. Потолки высокие, обои темные, мебель тяжелая, массивная.
Через неделю после того, как мои родители переехали сюда, семья, которой принадлежал дом, вдруг куда-то исчезла. Напрасно папа с мамой ожидали их утром к завтраку. Сначала они подумали было, что хозяева проспали, но, когда и в течение дня никто так и не появился, пришлось признать, что они сочли за лучшее покинуть неспокойный город. Родители договорились с жильцами, которые тоже недавно поселились на втором этаже, что займут весь первый этаж. К моему приезду мама уже успела освоиться, устроила все в комнатах по своему вкусу, и я сразу почувствовала что-то смутно напоминавшее наш дом в Бреде. И все-таки это был типичный амстердамский дом с узенькими коридорами, темными лестницами и коричневыми крашеными дверями. Крутая винтовая лесенка вела в полуподвал, забитый мебелью, абажурами, катушками шелковых ниток, коробками и коробочками с пуговицами, бусами и тесьмой.
Открыв для себя этот полуподвал, я часами просиживала там, копаясь в затхлых тряпках, шитых золотом лентах и проволочных каркасах от ламповых абажуров. С детства я любила рыться на чердаке в сундуках с карнавальными костюмами. Я примеряла их и подолгу бродила, наряженная как для маскарада. Так и в полуподвале я, навесив на себя нитки бус, ходила по душным закоулкам. Однажды утром ко мне спустился отец. Он был в пальто и принес пальто мне.
— Живо одевайся, — сказал он.
Следом за ним пришла и мама. Я быстро сняла бусы. Отец выключил свет. В полутьме мы сели у зарешеченного окна, выходившего на улицу. Оттуда были видны только ноги прохожих. Некоторое время никто мимо не проходил. Но через несколько минут появились большие черные сапоги, громыхавшие по мостовой. Они вышли из дома справа от нас и прошагали наискосок мимо нашего окна к краю тротуара, где стояла какая-то машина. Еще мы увидели, что рядом с сапогами шли ноги в обыкновенной штатской обуви. Коричневые мужские ботинки, пара стоптанных дамских лодочек и спортивные туфли. Две пары черных сапог прошли к машине, ступая медленно, точно несли что-то тяжелое.
— В том доме, — прошептал отец, — живет много народу. Это дом для престарелых, и там есть больные.
Перед нашим окном остановилась пара бежевых детских сапожек. Носочки у них немного косолапят — смотрят внутрь, и шнурок у одного сапожка темней, чем у другого.
— Это Лизье, — тихо сказала мама. — Она очень быстро растет. Сапожки ей давно уже малы.
Девочка подняла ножку, и один сапожок запрыгал перед нашим окном, точно она играла в "классики". Пока не подошли черные сапоги. Мы услышали, как дверь соседнего дома захлопнулась. Сапоги не двигались. Начищенные до блеска, с подкованными каблуками, они неподвижно стояли перед нами. Мы смотрели в свое окно, как сквозь стекло витрины, где выставлены всякие интересные вещи. Мама слегка наклонила голову, потому что перед глазами у нее была стойка решетки. Отец глядел прямо перед собой.
