Эндре пристально посмотрел на отца. Тот сидел, все еще не поднимая глаз, по вот он инстинктивно вытянул вперед руки и стал похож на нищего, который просит милостыню.
— Что ты хочешь этим сказать?
— К человеку творческому нельзя подходить с той же меркой, что к бухгалтеру или агроному...
Варьяш поднял наконец глаза, и Эндре заметил в его взгляде какой-то лихорадочный блеск. Он догадывался, какая борьба происходит сейчас в душе отца, понимал, что он не собирается сдаваться и попытается убедить его в том, во что верит сам.
— Писатель, сынок, к сожалению, этого так и не смогла понять ваша мать, принадлежит не только семье. Он принадлежит всей стране, а великие писатели — всему человечеству. Недаром в наше время творческий труд ценится намного дороже труда обычного. Художник, постигая мастерство, порой совершает немало ошибок. И тогда, если он сам не может служить примером для подражания, таким примером становятся его герои. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Думаю, что понимаю, — проговорил Эндре, поправляя под головой подушку, — но я не склонен отделять писателя от его личности. А для нас, твоих детей, ты прежде всего отец.
— Но такова наша жизнь... — задумчиво проговорил Варьяш. — Тот, кто посвятил себя искусству, должен отдавать ему себя всего без остатка, жертвовать всем остальным...
— Однако ты-то жертвуешь нами. Ты принес в жертву маму, а теперь и нам готовишь подобную участь. Меня больше устроит, если ты будешь жертвовать собой, и только. Искусство, как я понимаю, существует для человека, а не человек для искусства.
— Но только не для одного человека. Настоящее произведение искусства обращено к нации, оно призвано доставлять радость грядущему поколению, помочь ему обрести силу для борьбы за новую, светлую жизнь. К сожалению, не все способны понять это. Взять, к примеру, вас. Вы хотите, чтобы я превратился в заурядного обывателя, отказался от своего писательского «я».
— Уж не хочешь ли ты сказать, что только тогда способен творить, когда у тебя есть любовница, когда ты занимаешься интригами, пьянствуешь, играешь и тому подобное?..
— Я не занимаюсь интригами, не пьянствую и не играю, я лишь защищаюсь от различного рода нападок. И творю. Это для меня самое важное.
— Вряд ли мы сможем понять друг друга, — с горькой усмешкой заметил Эндре. — А раз так, то к чему спорить? Поступай как знаешь.
Варьяш с трудом подавил вспыхнувшую в душе ярость, поднялся и молча вышел из палаты. Эндре остался один...
Под вечер, когда уже начало темнеть, пришел Лонтаи.
— Узнаете меня? — спросил он, входя в палату.
— Узнаю, — ответил Эндре.
— Я к вам всего на несколько минут. Вы никого не ждете?
— Никого. Снимите шинель, товарищ подполковник, а то здесь натоплено.
Миклош повесил шинель на вешалку.
— Я слышал, вам уже лучше? — Он внимательно посмотрел на худое лицо парня и несколько смутился, не зная, что же говорить дальше. — Когда ваша сестра позвонила мне и рассказала о случившемся, я думал, что найду вас в более тяжелом состоянии.
— Поэтому вы и приехали сюда?
— Сюда я приехал вместе с Жокой как частное лицо. Она почему-то решила, что без моей помощи ей не удастся увидеться с вами.
— Мы с ней так и не встретились.
— Не встретились? — удивился Лонтаи.
— Жока ночью уехала. Вы разве не знали?
— Нет...
— Вечером она поссорилась с отцом и уехала.
— Все-таки она сделала это? — Лицо Миклоша мгновенно стало печальным. — Боюсь, она поступила опрометчиво. Она собиралась уйти из дома после похорон, но тогда мне удалось отговорить ее. Вы, случайно, не знаете, куда она ушла?
— Знаю.
— Дадите адрес? Мне нужно обязательно поговорить с ней. — Лонтаи ждал, что Эндре сообщит ему адрес сестры, но тот почему-то молчал, и офицер спросил: — А вы одобряете ее решение?
— Даже не знаю... — откровенно признался Эндре. — Утром мы говорили с отцом, однако так ни до чего и не договорились. До сих пор я считал, что Жока поступает правильно, а теперь засомневался. Понимаете, между мной и Жокой есть разница. Она ненавидит отца, не может простить ему смерти мамы, а я... я даже пытался его понять, но из этого ничего не получилось.
