— Почему же вы думаете, что они должны любить вас? — спросил учитель.
Мальчики стали в тупик. Они ни разу не задавали себе этого вопроса и, не имея готового ответа, молчали.
— Выслушайте меня, — сказал мистер Паррет. — Я недоволен вами и накажу вас. Я сержусь на вас не за то, что вы меня опрокинули. Вы говорите, что сделали это по ошибке, и я вам верю. Я накажу вас и не за то, что вы опоздали к перекличке, — это дело старшины. Я накажу вас за то, что вы ссоритесь с товарищами. Мальчики, которые сами всем надоедают, а потом жалуются, что их не любят, не могут быть терпимы в порядочной школе. Счастье еще, что ваша глупая выходка кончилась так благополучно, — могло выйти гораздо хуже. Вот вам наказание: всю следующую неделю я вам запрещаю кататься по реке, а до конца учебного года вы будете ходить на реку только с разрешения старшины или с кем-нибудь из старших. Можете идти!
Мальчики повернулись было к двери, как вдруг учитель прибавил:
— Тельсон, Парсон и Лаукинс, останьтесь на минуту.
Три мальчика стали у стола, недоумевая, что им еще скажут. Учитель обернулся к ним с каким-то новым выражением в лице и спросил другим, «добрым», как подумал Парсон, голосом:
— Если не ошибаюсь, это вы трое бросились за мною в воду?
— Мы, сударь. Парсон бросился первым, — отвечал Тельсон.
Учитель встал с места и, ни слова не говоря, пожал руку каждому из мальчиков, к их величайшему удивлению.
— Теперь можете идти. Спокойной ночи, — сказал он.
— Спокойной ночи, сударь, — и мальчики вышли.
Идя вдвоем в школу по длинному коридору, Парсон и Тельсон долго не находили слов для выражения своих ощущений. Наконец Тельсон сказал:
— Какой странный этот Паррет!
— И добрый, — прибавил Парсон.
— Да. А с катаньем по реке приходится-таки проститься на целую неделю… Ужасно досадно!
— Да. А потом изволь всякий раз спрашивать разрешения. Уж лучше совсем не кататься, — заметил Парсон.
— Что-то скажет нам завтра Риддель? Разбранит только или расправится тростью, как делал Виндгам? — спросил Тельсон.
— Где ему! Не решится… Вернее всего, что оштрафует проклятыми стихотворениями. Ох, уж эти мне штрафы! На этой неделе я заслужил целых четыре.
— А я три… Ну, да что вперед загадывать! Авось все обойдется: утро вечера мудренее.
На этом философском замечании друзья расстались. Парсон прошел в свой дортуар, а Тельсон отправился в свое отделение через двор, где ему пришлось пустить в ход всю свою ловкость, чтобы не попасться на глаза двум классным старшинам, которые ходили по двору «нарочно», как был уверен Тельсон, чтобы проследить за ним. В этом он, однако, ошибался: классные старшины — Джилькс из отделения директора и Сильк из отделения Вельча — вышли просто подышать воздухом и потолковать на свободе и в эту минуту вовсе не думали о Тельсоне.
— Я его ненавижу, — говорил Джилькс.
— Кого только ты не ненавидишь! — засмеялся на это Сильк.
— Это правда, я многих не люблю, но ни к кому не чувствую такой антипатии, как к Ридделю.
— Положим, Риддель несимпатичен, но не знаю, можно ли его ненавидеть — он такой смирный…
— В том-то и горе, что он смиренник! Я дорого бы дал, чтобы подметить за ним какой-нибудь грешок и отплатить ему за его противное важничанье… Как ты думаешь, что он раз сделал, когда еще и не воображал, что будет старшиной? Он прочел мне проповедь перед целым классом.
— За что?
— За то, что я бранился… Положим, довольно крупно, но вовсе не с ним, а с другим. Какое ему дело до того, как я выражаюсь?
— Ведь и Виндгам не позволял браниться, — заметил Сильк.
— Правда. Но Виндгам имел на это право.
— Что же сказал тебе Риддель?
— Уж я теперь не помню. Он сказал… Ну, словом, он сделал мне форменный выговор, как какому-нибудь мальчишке…
— Ха-ха-ха! Это на него похоже, — засмеялся Сильк. — Я согласен с тобой: в сущности, он нахал, хоть и из тихоньких.
— Ну, да я приму меры, чтобы это не повторялось, — сказал Джилькс. — Пусть только попробует еще раз сунуть нос в мои дела, уж я его проучу.
— Что же ты сделаешь?
— Поколочу его.
— И сделаешь глупость. Уж если ты хочешь расквитаться с ним, то лучше расквитайся его же монетой.
