На шатких и негнущихся ногах он последовал по мраморной лестнице. При взгляде сверху огромное строение наводило на мысль о древней железнодорожной станции с множеством расходящихся путей. Сам мезонин оказался изящный променад, а стены между дверями, открывающимися с него, украшали самые простые греческие узоры. Гера открыла одну из дверей и вошла в комнату. Дрожа от страха, он последовал за ней.
— Моя ванная, — пояснила она.
Это была та самая ванная, куда он уже заглядывал — сколько лет назад! — и видел Диону Христопулос. Тогда ему было сорок пять и он боялся. Он и теперь боялся, но ему уже было не сорок пять. Тем не менее беспокойство, которое он чувствовал, вернулось.
Сейчас положение позволяло ему исцелиться — если занятие любовью с красивой женщиной намного выше его по положению действительно могло исцелить. В любом случае, речь шла о продаже. А обстоятельства обеспечили его средствами. Он мог дать цену.
Проблема была в том, что частью цены была преданностью Зевсу IX.
Что же такое в этой капсуле, столь притягательной для Геры? — размышлял он. — До того притягательной, что она не может дождаться, пока ее муж вернется?
Хоть и сильно пьяный, Мэттью по-прежнему не мог задать ей этот вопрос прямо. С вином или без вина, он оставался ее слугой. Он не осмеливался навлечь на себя ее неприязнь. Однако были ли ее мотивы на самом деле важны? Не было ли довольно и того, что ей захотелось спустить капсулу вниз, и только он знал, где та спрятана в небесах?
После ванной она показала ему несколько других комнат, последняя из которых была ее спальней. Она представляла собой просторную комнату, трехмерные фрески на стенах заставляли комнату казаться еще более просторной. Тема фресок заставила его покраснеть. Он читал о знаменитых ритуалах храма Дианы Эфесской. Однако читать о них — одно, а видеть их в графическом воплощении — совершенно иное.
Гера вопросительно смотрела на него. Свет, который источали непристойные фрески, придавали ее плоти красноватый оттенок, углубляя темноту ее глаз. Он поглядел за ее плечо и увидел огромное ложе под балдахином с алыми подушками и черным стеганым одеялом. Он услышал собственное хриплое дыхание, почувствовал, как колотится сердце, — и мгновенно понял: чтобы обладать ею, ему придется предать гораздо больше, чем то, что представлял Зевс IX; что, как любая верность, выстроенная на самообмане, его преданность Дому Христопулоса ничего не стоит.
Он беспомощно стоял, а вокруг все рушилось.
— Я посажу капсулу, когда пожелаешь, — произнес он.
— Да, — рассеянно отозвалась она, словно услышала его слова задолго до того, как он их произнес. И добавила: — Если подождешь снаружи, я прикажу служанкам подготовить меня.
И хлопнула в ладоши.
Дрожа, он вышел в мезонин. Появились Елена Троянская с Гекубой, бок о бок вошли в комнату и закрыли за собой дверь.
Он почувствовал, что дрожит еще сильнее. Чтобы успокоить мысли, он подошел к мраморным перилам и заглянул вниз, в огромную комнату. Он смотрел на фонтаны, столы и скамьи. На колонны, на стоящих у каждой колонны андроидов, словно прикованных к ним цепью. Он смотрел на Иктина и Каллистрата — архитекторов, которые возвели первоначальный Парфенон; на Фидия, скульптора, который надзирал за постройкой здания; на Зенона, Поликлета, Праксителя, Гомера, Парменида, Левкиппа, Аристофана, Софокла, Еврипида, Эсхила…
Эсхил смотрел на него, его глаза то вспыхивали, то гасли.
Андроид отошел от колонны, пересек пол и поднялся по ступеням. Он подошел к тому месту, где стоял Мэттью, и коснулся его руки.
— Пойдем, — произнес он. — Я покажу тебе, и ты поверишь.
Мэттью ощутил досаду.
— Покажешь? Что?
— Я покажу тебе, — повторил Эсхил. — Идем.
Глаза-трубочки мигали с тревожной частотой. Какая же нелогичность так расстроила старика?
Вдруг Мэттью стало любопытно, и он сказал:
— Ладно… но тебе придется поторопиться.
