Спустя несколько секунд властный голос Геры Христопулос, потрескивая, прозвучал в ночном воздухе:
— Ну-ка, впусти его, синтетический сноб! Я же сказала тебе днем, что ты должен пропустить его.
Не проронив ни слова, Александр Великий отошел в сторону и указал лазерным копьем на многоколонный фасад Дома Христопулос.
Все еще дрожа после перехода под ветром через ледяные равнины, Мэттью приблизился к лестнице из пентелийского мрамора, то и дело нервно поглядывая наверх, на фриз, украшенный барельефами с изображением божественных жен настоящего Зевса — Метиды, Майи, Лето, Мнемозины, Дионы, Деметры, Фемиды и Эвриномы. (Гера). Барельеф над карнизом, в середине, под козырьком фронтона изображал Геру, поразительно похожую на Геру из плоти и крови, с которой он собирался преломить хлеб. С обеих его сторон красовались барельефы, изображавшие различных смертных в позах униженного благоговения, тех, кто внес свой вклад в славу Греции. Некоторых он узнал по бюстам и скульптурам, которые видел в записанной на пленку библиотеке в своем реактивном тягаче: Фукидид, Гераклит, Аристотель, Платон, Эпикур, Софокл. Одна из фигур возлежала у ее ног. Это был Гомер.
Час назад наступила ночь — в соответствии с новым вращением Гипериона, установившемся около пяти веков тому назад по прихоти Ника Грека. Теперь в небо поднимался Сатурн. Отведя глаза от фронтона, Мэттью начал подниматься по широким мраморным ступеням.
Дорические колонны, возвышавшиеся над ним, казалось, становились все выше. Чувство собственной незначительности, охватившее его с тех пор, как он вышел из Убежища, усиливалось. Он чувствовал себя очень маленьким, когда наконец переступил порог, временно оказавшись в черной занавеси силового поля, и вошел в огромную комнату за ним, и пожалел, что пришел.
Комната занимала всю переднюю половину прямоугольного здания.
Строго говоря, это был скорее громадный зал, нежели комната. С трех сторон в ней величественные дорические колонны поддерживали архитрав; с четвертой стороны — той, что напротив входа, — лестница из пентелийского мрамора царственно поднималась к огороженному перилами мезонину, за которым виднелись дюжины разукрашенных дверей. Обстановка в зале тоже была из пентелийского мрамора: и скамьи, и стулья, и столы. В центре комнаты фонтан из пентелийского мрамора вздымал затейливые «букеты» сверкающей воды. Высоко над фонтаном, казалось, парила в воздухе неуместная здесь люстра в форме туманности, источавшая мягкий, но сильный свет. Силовое поле между колонн, столь успешно скрывавшее от посторонних глаз интерьер здания, здесь ослабло до прозрачной дымки. Сквозь эту дымку ослепительный костер города Сатурния, находившегося в миле отсюда, казался мягким огоньком свечи.
Вперед вышел обутый в сандалии робот-дворецкий, относящийся к той же самой «школе», что и Александр Великий, одетый в греческую тунику, на груди которой было вышито его имя «Пиндар». Он принял у Мэттью пальто и шапку-ушанку и провел его через комнату к круглому мраморному столу у подножия лестницы. Проходя мимо фонтана, Мэттью прибавил шагу, когда увидел серебристые вспышки, означавшие присутствие там венериан-ских пираний.
Их были сотни. Нет, не сотни. Тысячи. «Любимцы Геры?» — мелькнуло у него в голове.
Усадив его за стол, Пиндар удалился к ряду колонн. Тогда Мэттью увидел других андроидов.
У каждой колонны стояло по одному из них. Все были в туниках и сандалиях, похожие на Пиндаровы, и стояли неподвижно, как статуи. Исключение представлял «старик» с деликатным бородатым лицом, который пристально разглядывал Мэттью.
На глазах у Мэттью андроид отошел от своей колонны и приблизился к столу. Он нагнулся, крошечные трубочки, из которых состояли его глаза, то потухали, то вспыхивали. Мэттью вспомнил, как встретился с подобной реакцией у одного из роботов-барменов в Гавани. Тот робот-бармен был продукт той самой «школы», которая поставляла «персонал» Дому Христопулоса, и так же, как другие андроиды с «характером», мог эффективно функционировать только до тех пор, пока порядок вещей, под которой он был создан, хотя бы в разумных пределах соответствовал его «личным» представлениям о том, что такое хорошо и что такое плохо.
