Он добывает в гараже банку жидкости для розжига, откупоривает ее и совершает возлияние; потом отступает назад и бросает зажженную спичку на пропитанные горючим брикеты. Над ним взвивается священный огонь, он на миг охватывает их все, потом уменьшается. Вскоре брикеты начинают краснеть, как тускло тлеющие угли По[41]
На заднем дворе Джека семеро его сыновей играют в бейсбол. Сам Джек, по профессии воскресный коп, уехал на патрульной машине на вечернюю подработку. В патио выходит папа в рубашке с короткими рукавами, несет банку «Шлитца». Он усаживается на диван-качели, а банка покоится у него на колене. В кухне мама с Норой готовят тушки цыплят к пропариванию. Солнце достигло зенита и его резкий золотой свет заливает каждый квадратный дюйм заднего двора, кроме зоны, занятой пятнистой тенью Шведлера. Небо безоблачное и должно быть голубым. Но нет: оно приобрело тусклый металлический отлив.
В окружном суде мой день рождения официально записан, как 10-е июля 1932 года. Я, который не будет рожден две тысячи лет! Четырехсторонские несоответствия охватывают без счета районов, но они так ловко умеют предвосхитить физические и метафизические возражения, что это просто бесподобно.
Тем не менее фальсификация даты моего рождения составляет только вступительную фразу сомнительной инструкции касательно моего псевдопрошлого, так действенно используемой их агентами. Измышления, связанные с моим фиктивным существованием в 1932–1958 гг. можно в изобилии найти в школах, которые я предположительно посещал и в памяти учителей и профессоров, которые предположительно меня учили. «Одноклассники» несут внедренные воспоминания обо мне в своей коре головного мозга, а «старые добрые подружки» — мнимые фаллические воспоминания обо мне в утробах. «Соседи из родного города» помнят меня как единственного сына бездетной пары, сгоревшей в пламени сотого бензина. Каждое Рождество я получаю открытки и/или подарки от совершенно незнакомых людей, которые претендуют на то, что они — мои тети и дяди, и которых я якобы считаю таковыми. В каком-то военном архиве подшит служебный рапорт о некоем Викторе Лоури в связи с «полицейской операцией», в которой он никогда не участвовал. Где-то среди моих бумаг похоронена пугающе реалистичный документ о Почетной Отставке.
Когда в последние годы Режима ученые Сарна разработали путешествия во времени, им и не снилось, как в конце концов станут использовать их открытие в своем окончательном виде. Равно как психохирургам Сарна и не снилось, когда они изобрели парнасскую связь, что та может впоследствии превратиться в парнасский блок.
Подобное отсутствие предвидения равноценно измене. Ибо как надежнее всего диктатуре можно избавиться от гения солже-ницынского толка, если не заточить его в прошлом? И как эффективнее диктатуре можно наказать человека, порочащего государство, если не погасить пламя, которое тот раздул?
Иногда в своей муке я громко сетую не только на силы зла, укравшие у меня день рождения, но и на силы добра, которые сделали такое ограбление осуществимым…
Угли По пылают вовсю. Папа идет на кухню за второй банкой. Нора выносит ошпаренных цыплят, и Лоури раскладывает их на гриль при помощи большой двузубой вилки. Мама накрывает стол для пикника. Послеполуденное марево усиливает тусклый металлический блеск неба. Старший сын Джека отбивает мяч за пределы поля.
«Шлитц» естественно ложится в папину квадратную ладонь каменщика. Мама приносит Лоури мисочку с приправой «Каталина»[42] поливать жаркое. Поверх синего костюма на ней один из Нориных ситцевых пестрых фартуков. На губах — теплая материнская улыбка. Соседка, жена Джека, вываливает брикеты из сумки в уличную жаровню Джека и пропитывает их той же жидкостью для розжига, которую использовал Лоури.
— После обеда, — заявляет мама, — мы все отправимся в Приятную Поездку.
Папа мелкими глоточками пьет «Шлитц». Куриный жир и приправа «Каталина» брызжут на бедные угли По; вверх поднимаются небольшие клубы дыма. Мама забирает у Лоури вилку.
— Почему бы тебе не пойти в патио и не составить компанию папе?
