Старфайндер - страница 161
Обновив свои данные о мздоимстве, коррупции, изнасилованиях, убийствах, драках и погоде, он переходит к литературному обзору. «Journal» посвящает ему целую страницу. Вышел новый роман Набокова, очередная трилогия Барта. В маленькой рамочке ближе к центру страницы — забавный анекдот о Марке Твене. С тех пор, как «Journal» впервые тряхнул литературными вожжами, здесь была опубликована по крайней мере тысяча таких анекдотов в рамочках, и половина их — о том же литераторе. Лоури, прочитавший большинство из них, с отвращением бросает читать сегодняшний на половине первой фразы.
— «Твенофилия» (скромно изобретаю я термин) — обычный недуг нынешних обезьяноподобных. Как ни смешно, Клеменсом пуще всего восхищаются те, кто его не читал; для тех же, кто читал, его репутация зиждилась главным образом на том, что этот ныне почивший американский литератор отвлекся от нескончаемой кампании, которую он вел против собственного бессилия, и объявил «Гекльберри Финна» лучшей книгой Америки. Да, что Режим Сарна зарезервирует нишу для Твена/Клеменса, но она будет поистине скромной в сравнении с Набоковым и еще парочкой гигантов двадцатого века, которых в их времена закрывала эта троглодитская тень прошлого, она же будет обязана своим существованием в большей степени ностальгии, нежели сколько-нибудь подлинному литературному мастерству.
Сам существуя в этой вездесущей тени, я иногда задавался вопросом, не покарал бы меня Четырехсторонский Трибунала куда строже, если бы, вынося мне приговор, постановил вместо того, чтобы помещать между моим личным бессознательным и моей эндопсихической областью парнасский блок, позволить огню творчества, некогда сжигавшему меня, пожрать меня вот каким образом: писать с той же безумной дисциплинированностью, с какой я писал «раньше» — только для того, чтобы на моих глазах блеск отчеканенного мною золота затмевало ностальгическое сияние, исходящее от этого чрезмерно отполированного надгробия…
Рев игрушечного бульдозера Джека сменяет более тихий рев другого бульдозера, дальше по улице. Он приятно оттеняет пронзительные крики ребятни, отмечающей воскресное утро поездкой на велосипедах через весь квартал круг за кругом, круг за кругом. Лоури тихо чертыхается и отбрасывает в сторону «Journal». Нора вглядывается в него сквозь водопад темных локонов.
— Мама с папой будут с минуты на минуту, Вик. Ты не думаешь, что тебе надо переодеться?
Наверху Лоури принимает душ, бреется, подправляет усики «ученого». Надевает чистые летние брюки и свежую рубашку с короткими рукавами. Пока он надевает ботинки, родители Норы уже въезжают на своем «Империале» на дорогу к дому, и он слышит, как Нора здоровается с ними у парадной двери. Тем не менее он не сразу спускается к ним; вместо этого он заходит в свой кабинет на другой стороне холла и усаживается за письменный стол. Картина 4.
Столешница пуста, если не считать местного телефона и пепельницы. Под столом в нескольких дюймах от его ног стоит большая пыльная картонная коробка. В ней дюжина блокнотов, заполненных аккуратными записями, сделанными наклонным почерком, пара блокнотов линованной бумаги формата А4, тоже заполненных, 10-страничный машинописный набросок под названием «3984», два машинописных черновика с таким же названием — один сырой, второй очень сильно откорректированный, с таким количеством правки, что слов, содержащихся в добавлениях и вставках, намного больше, чем в исходном тексте. Достаточно сносной копии нет.
У стола на специальном металлическом столике стоит портативная «Смит-Корона». Ее прозрачная крышка треснула в трех местах. Она окутана такой густой аурой неупотребления, что хоть режь ее ножом.
Лоури невидяще смотрит на пишущую машинку. Одна из стен от пола до потолка целиком заставлена книжными полками. Он закуривает сигарету и выпускает дым на «Эмму», «Тома Джонса» и «Молль Флендерс»; на «Бекки Шарп», «Джейн Эйр» и «Лорда Джима»…
