Довольно нескоро он достиг ответвления коридора, которое, очевидно, раньше пропустил. Он свернул туда, Глория — за ним. От второго коридора ответвлялся третий. Они повернули в него. Затем в четвертый. Спустя некоторое время они пришли в какую-то комнату. Это оказалась ванная. Они пошли дальше. Очень скоро они вышли к следующей комнате. Тоже ванная.
Та же самая?
Снова они двинулись вперед. Тусклый свет становился все тусклее. Внезапно Глория Грандонуиллз прошептала:
— Вы ничего не слышите, Билл Хардинг?
— Например что?
— Например… например, цокот копыт.
Билл Хардинг резко остановился. Он уже хотел сказать ей, что сейчас не до фантазий о том, как исполняются желания, и что она, вероятно, никоим образом не подходит в качестве жертвы, но сам услышал звук: цок-цок, цок-цок, цок-цок. Цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок.
Он снова пристально вгляделся вперед во тьму. Тут Глория Грандонуиллз резко вздрогнула.
— Ай! — вскрикнула она и резко обернулась. Билл Хардинг тоже. Там — а как же! — стоял Минотавр. Он смеялся.
— Хе-хе-хе! Вас обманула акустика, не так ли? Так и должно быть.
Он снял голову. Потом — шкуру и копыта. Билл Хардинг с Глорией Грандонуиллз увидели малюсенького человечка с седой козлиной бородкой, которому было лет восемьдесят, а то и девяносто.
— Хе-хе-хе, — снова рассмеялся он. — Хе-хе-хе!
Глория Грандонуиллз размахнулась и дала ему пощечину.
— Да как ты смеешь подкрадываться ко мне сзади и… Да как ты посмел?!!
Старик, казалось, не обратил на пощечину никакого внимания.
— Позвольте представиться, — промолвил он. — Я — не кто иной, как Смотритель-Псишеэктомист. Или, пожалуй, следует сказать «экс-псишеэктомист», ибо еще в расцвете меня, к несчастью, ввиду психических изменений, происшедших с человеческой расой, и, как ни печально, я лишился профессии, которая принесла мне славу и богатство, своего единственного способа добывать средства к существованию. Поистине, человеку, трудящемуся не покладая рук на избранном им поприще, очень трудно внезапно оказаться невостребованным, нужным разве что случайным атавистам — и что же остается ему, кого человечество более не признает Великим Человеком (а ведь он истинно велик!), кроме как отринуть блуждания человеческие и удалиться в Убежище, и там писать Мемуары, созидая себе достойный памятник? Посему в один прекрасный день некогда великий и знаменитый человек сидит в своей башне, обрабатывает, не покладая рук одну из множества жемчужин, которые он создает для потомков, — и видит приближающихся издалека двух посетителей, а поскольку один из посетителей, оказывается, женщина, сложенная, как кирпичный fritzenframmerhouse на Бетельгейзе-VI, он решает оказать ей радушный прием, подобающий одной из девственных красавиц Былого, которыми жители Микен платили дань царю Миносу.
Билл Хардинг ощутил легкое головокружение.
— Сэр, — произнес он. — Поскольку я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как атавист в последний раз пользовался вашими услугами, должен задать вам не вполне уместный вопрос: вы еще способны выполнять псишеэктомию?
Смотритель выпрямился в полный рост. Он повернул круглую ручку на соседней стене, зажег свет, затем поднял сжатую в кулак руку и растопырил пальцы.
— Видите эти пальцы, молодой человек? А вы, юная леди? Видите, какие они изящные? Какие чувствительные? Какие симметричные? Как можно хотя бы усомниться в том, что…
— Я не говорил, что сомневаюсь, — поспешно перебил Билл Хардинг. — Я только спросил. В любом случае, сэр, для псише-эктомии требуются не только чувствительные пальцы, не так ли? Вы пользуетесь какой-нибудь машиной?
— Машина лишь второстепенна, — высокомерно произнес Смотритель. — Однако, естественно, она у меня есть. — Он пристально посмотрел на Билла Хардинга. — А, вы-то, кстати, атавист?
— Да, — ответил Билл Хардинг, — и прибыл с Передовой, чтобы воспользоваться вашими услугами. Психиатр компании сообщил мне, что вы — последний псишеэктомист, способный проделать то, что нужно, поэтому вы — моя единственная надежда. Меня… меня зовут Билл Хардинг.
Смотритель с любовью взглянул на свои пальцы.
