— Не думаю… Нет! Все было убрано…
— И там находилась одна только госпожа Делижар?
— Да… Она очень нервничала… Описала мне, как проходил приступ у ее тети… Я сразу понял, что смерть наступила почти мгновенно… Все-таки я осмотрел покойницу и убедился, что организм ее крайне изнурен… Наверно, у нее это был по меньшей мере десятый приступ…
— Вы могли бы приблизительно определить, в котором часу наступила смерть?
— Ну, это дело нетрудное… Может быть, я ошибусь на несколько минут, но, в общем, смерть наступила приблизительно в четверть пятого…
Тут доктор испуганно вздрогнул, так как Мегрэ подскочил и вцепился ему в плечо.
— Как? Что? В четверть пятого?
— Ну да! Ведь госпожа Делижар и не скрывала, что до меня пыталась вызвать двух других врачей, значит, какое-то время уже прошло…
— Четверть пятого! — повторял Мегрэ, потирая лоб рукой. — Простите, доктор, я не хочу вас обидеть… Но вы ведь начали практиковать совсем недавно… Вы абсолютно уверены в том, что говорите? Подтвердили бы вы свои слова, если бы это решало судьбу человека?
— Я повторил бы то же самое…
— Хорошо!.. Я вам верю… Но все-таки должен вас предупредить, что эти показания вам наверняка придется повторить в суде, и тогда адвокаты сделают все возможное, чтобы опровергнуть ваше свидетельство…
— У них ничего не выйдет.
— Вы хотите еще что-нибудь добавить? Что произошло потом?
— Да ничего… Я составил акт о смерти… Госпожа Делижар захотела сразу расплатиться и дала мне двести франков…
— Это ваш обычный гонорар?
— Нет, она сама пожелала заплатить именно столько… Потом спустилась со мной до середины лестницы… а там уж камердинер проводил меня до двери…
— И больше вы никого не встретили!
— Нет, никого.
— Ничего не поделаешь! — пробурчал Мегрэ, позвонив у дверей маленького домика. В окне видна была собравшаяся за обеденным столом семья.
Мегрэ хотел задать несколько вопросов врачу мэрии. Врач, маленький полуглухой старичок, встретил Мегрэ с салфеткой в руках и, извинившись, провел его в свой кабинет. В кабинете сильно пахло супом из капусты, и слышно было, как рядом, в столовой, стучат ложки.
— Вы знали Делижаров до того, как вас вызвали официально засвидетельствовать смерть их родственницы?
— Я слышал, что есть такой Делижар у нас в городе… Он человек известный, не так ли? Но мы с ним не одного круга…
— Когда вас вызвали для освидетельствования?
— Из мэрии мне сообщили в половине седьмого. На улице Реколе я был около семи…
— Вы знали о госпоже Круазье?
— Нет. Мне пришлось подождать, пока камердинер предупредит господина Делижара, а тот уже сам поднялся со мной на третий этаж и провел меня в желтую комнату.
— Вы уверены, что в желтую?
— Абсолютно уверен. Это меня поразило, потому что дочь как раз хочет желтую комнату, а жена уверяет, что желтый цвет легкомысленный… Я установил, что госпожа Круазье умерла от сердечного приступа, и выполнил обычные формальности…
— Она была раздета?
— Да, она была в ночной рубашке.
— Вы не заметили в комнате никакого беспорядка?
— Нет, не заметил.
— Вы там никого не встретили?
— Никого… А что такое?
— И последний вопрос. Могли бы вы сказать, в какое время наступила смерть?
— О, над этим я даже не задумывался… Конечно, между четырьмя и пятью…
— Благодарю вас.
От запаха супа у Мегрэ разыгрался аппетит, и он отправился перекусить в ресторан, который славился нормандской рыбой соль[1] и рубцами, приготовленными по местному рецепту. Здесь, как и везде, где побывал сегодня Мегрэ, царила какая-то обветшалая парадность, нарочитая суровость.
«А все-таки и в ваших краях встречаются изрядные скоты! — думал Мегрэ, с аппетитом поглощая обед. — Пожалуй, за всю практику мне не доводилось видеть ничего подобного».
В сущности такие дела он как раз и любил распутывать: внешне все как будто безупречно, люди степенны, не в меру благопристойны — словом, все признаки добродетели, доведенной до того крайнего предела, когда она становится тошнотворной.
А он, Мегрэ, должен соскоблить этот фасад, все разнюхать, докопаться до самых укромных уголков, чтобы за каменными стенами и лепными украшениями особняков, за темными одеждами и надменными, суровыми лицами обнаружить наконец двуногое животное, гнусное животное, которому нет прощения, потому что из-за денег, из-за корысти оно готово пойти на убийство!
