– Я знал, что ты, наглая морда, сделаешь из этого что-то вроде дополнительных занятий, – сказал Мактурк. – Неужели ты не мечтаешь умереть за свою любимую родину?
– Не хочу, если я легко могу избежать этой участи. Поэтому ты не должен смеяться над кадетами.
– Да мы уже давным-давно все решили, – недовольно сказал Жук. – Смеяться будет Кинг.
– Тогда, мой дорогой поэт, ты должен высмеять Кинга. Сочини какой-нибудь лихой лимерик, и пусть малышня его распевает.
– Послушай, занимайся своим упражнениями и не тряси стол.
– Он боится, что ему будут мешать, – сказал Сталки с загадочно важным видом.
Они не понимали, что имеется в виду, пока несколько дней спустя не решили посмотреть на строевые занятия. Они обнаружили, что дверь гимнастического зала заперта, а на страже стоит мальчишка из младшего класса.
– Ну, это наглость, – сказал Мактурк, нависая над ним.
– Запрещается смотреть сквозь замочную скважину, – сказал часовой.
– Мне это нравится! Послушай, Уэйк, гад, это же я записал тебя в добровольцы.
– Ничего не могу сделать. Мне приказано никому не разрешать смотреть.
– Представь, что мы посмотрим, – сказал Мактурк. – Представь, что просто возьмем и убьем тебя?
– Мне приказано сообщать в группу имя того, кто будет мешать мне на посту, и после занятий они будут сами с ним разбираться по закону военного времени.
– Ну Сталки и негодяй! – сказал Жук. У них ни на секунду не возникло сомнений, кто придумал эту схему.
– Ты считаешь себя классным центурионом, да? – спросил Жук, прислушиваясь к шуму и стуку прикладов.
– Мне приказано не разговаривать, а только объяснить, что мне приказано... Меня выпорют, если я буду разговаривать.
Мактурк посмотрел на Жука. Они оба покачали головами и отвернулись.
– Клянусь, Сталки великий человек, – сказал Жук после долгой паузы. – Одно утешает, что такое секретное общество сведет Кинга с ума.
Оно беспокоило многих, помимо Кинга, но ученики молчали, как рыбы. Фокси, не связанный никакими клятвами, делился всеми своими невзгодами с Кейтом.
– Никогда еще я не сталкивался с такой ерундой. Все, значит, засекречивают, выставляют внутреннюю и наружную охрану и только после этого начинают заниматься и занимаются-то как сумасшедшие.
– А для чего все это? – спросил бывший старшина кавалерии.
– Чтобы выучить строевые упражнения. Ты ничего подобного не видел. После того как я даю команду разойтись, они продолжают... учить приемы, но на улицу идти не хотят... ни за что на свете. Все это сплошная ерунда. Если вы кадетский корпус, толкую я им, будьте кадетским корпусом, а не прячьтесь за закрытыми дверями.
– А что начальство говорит?
– Тут, значит, опять ничего не понимаю, – говорил раздраженно сержант. – Иду к ректору, а он мне не хочет помогать. Мне вот даже кажется иногда, что он смеется надо мной. Я никогда не был добровольцем, слава богу... но я всегда им сочувствовал. И мне нравится.
– Хотелось бы посмотреть на них, – сказал Кейт. – Из твоих заявлений, сержант, я не могу понять, чего они хотят.
– Да не спрашивай, старшина! Спроси лучше у этого парня в веснушках, Коркрана. Он их генералиссимус.
Невозможно отказать участнику битвы при Собраоне, да еще к тому же единственному кондитеру на территории школы. Поэтому Кейт получил приглашение; он пришел, опираясь на палку, старчески пошатываясь, сел в угол и стал смотреть.
– Они в хорошей форме. В отличной форме, – шептал он между упражнениями.
– Это еще не все, что они умеют. Подожди, пока я дам команду «разойтись».
При слове «перерыв» быстро сформировался строй, вперед вышел Пероун, повернулся к строю и, периодически заглядывая в переплетенную красную книгу с металлическими застежками, чтобы освежить свою память, в течение десяти минут муштровал их. (Это был тот самый Пероун, которого потом застрелили в Экваториальной Африке свои же солдаты.) За ним вышел Анселл, а за Анселлом вышел Хоган. Всем им повиновались беспрекословно. Затем Сталки отложил свой снайдер и, набрав воздуху, выразил роте свою благодарность в яростной, испепеляющей ругани.
– Постойте-ка, мастер Коркран, такого нет в упражнениях, – заявил Фокси.
