В этот период обрушения монархических престолов в Европе стали формироваться культы вождей как нечто среднее между поклонением монархии и буржуазно-демократической форме правления. Это произошло в Польше, Италии, Испании, Португалии, Германии и других государствах.
То, что этот процесс не задел серьезно Англию с ее марионеточными символами – «куклами» королей и королев и Америку с ее тупым культом безликих президентов, тоже закономерно. Эти страны вышли из Первой мировой войны почти «победителями». Правда, эта победа была относительной, завоеванной не на поле брани, а принесенной Октябрьской революцией. Но главным в своеобразном национально-политическом «консерватизме» британцев и американских переселенцев стало даже не торжество победителей. И не какая-то обостренная тяга этих народов к демократии, а природное положение этих стран.
Англичане живут на острове, и эта оторванность от материка подсознательно создает у жителей ощущение защищенности от нашествия и экспансии чужеземцев. Америка, по существу, также огромный остров. Уже своим геополитическим положением она гарантирована от «легкого» иностранного вторжения.
Примечательно, что стремление к обретению вождя острее всего проявилось после крушения монархий в России и Германии. В странах, претерпевших наиболее сильные потрясения от войны. Один из идеологов черносотенцев – приверженцев монархии – Б.В. Никольский вынужден был признать еще в 1918 году: «Царствовавшая монархия кончена... Та монархия, к которой мы летим, должна быть цезаризмом, т.е. таким же отрицанием монархической идеи, как революция».
Комментируя это высказывание, В. Кожинов отмечает: «Известно, что о закономерном приходе Цезаря или Бонапарта писали многие, например В.В. Шульгин и так называемые сменовеховцы, и они «выражали свою готовность присоединиться к этому «цезаризму», усматривая в нем нечто якобы вполне соответствующее русскому духу». Потребность в Цезаре – вожде ощущали и общественные классы. Не случайно, что позже Сталин стал восприниматься как вождь не только советского народа, но и международного пролетариата.
Впрочем, понятие о вождях как единовластных руководителях народов произошло исторически, еще во времена формирования национальных обществ. «Вожди, – пишет Карамзин, – избираемые общею достоверностью, отличные искусством и мужеством, были первыми властителями в отечестве моем. Дела славы требовали благодарности от народа; к тому же, будучи ослеплен счастием героев, он [народ] искал в них разума отменного».
После революции, к 30-м годам, Сталин стал для славянских и других народов Советского Союза тем Рюриком, который принял на себя бремя правления. Одновременно определенная часть советских евреев хотела видеть в нем и своего защитника, как в царе Давиде, уничтожавшем их противников. Потребность в вождях стала общественным проявлением психологического восприятия населением государства республиканской формы правления, исторически сменившего монархию.
Советский народ чтил в Сталине авторитет государственного деятеля. Любовь к нему была естественным проявлением признания его заслуг вождя – личности, не допустившей разрушения государства на стыке смены общественных формаций.
Между тем сам Сталин не поощрял создание культа. Он не только иронически относился к всеобщему поклонению, но и препятствовал ему. Тому, что он критически воспринимал собственное возвеличивание, есть множество свидетельств.
10 апреля 1934 года по его предложению Политбюро вынесло «выговор редакциям «Правды» и «Известий» за то, что без ведома и согласия ЦК и т. Сталина объявили десятилетний юбилей книги т. Сталина «Основы ленинизма» и поставили тем самым ЦК и т. Сталина в неловкое положение».
4 мая того же года Политбюро приняло еще одно решение: «Принять предложение т. Сталина об отмене решения Заккрайкома о постройке в Тифлисе Института Сталина. Реорганизовать строящийся в Тифлисе Институт Сталина в филиал Института Маркса – Энгельса – Ленина».
Его отношение к проявлениям лести и подхалимства отражает и решение Политбюро от 17 декабря 1934 года. Оно констатировало: «Утвердить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря, в день 55-летия его рождения, никаких празднеств или торжеств или выступлений в печати или на собраниях не были допущены».
