— В спине, что ли? Почему огнестрельное? Ножом, в пьяной драке, — брезгливо поморщился Зелинский.
— Он сам говорил…
— Огнестрельное, точно говорю!.. Я в госпитале навидался таких, знаю точно! По всему, в спину ему стрелил либо подлец какой, либо враг!.. А за него ты не сумлевайся… Чо молчишь?
— Так… Думаю…
— Думать нужно… Помнишь, как ты плакался мне? По пьяному делу, конечно. Говорил, вы в Афганистане много дров наломали… Тоже, видать, жжет изнутри?.. То-то и оно! А я рапорт подал: не могу бале… На днях, веришь, в городском автобусе людей обыскивать начал… Пьяный был, показалось, что на «шмоне» стою… Естественно, мне и врезали мужики!
— Вот откуда у тебя синяки были! — не удержавшись, рассмеялся капитан.
— Смешно тебе… Во как! На рядну Украину пидамеи…
Вышел Зелинский из здания ШИЗО в пакостном настроении. Случайно или нет, но старый вояка взбередил его, задел больное, сокровенное, задел то, что он прятал в дальние тайники своей души, стараясь забыть, стереть в памяти. Но оно вновь и вновь подкатывало к самому горлу, перехватывая дыхание, не давая спокойно жить… Это напоминало открытую рану, с виду вроде начавшую заживать, но при малейшем прикосновении снова саднящую… Афганистан! Самый тяжелый, самый мерзкий промежуток его жизни!..
Как прекрасно все складывалось сначала! С отличием окончил школу, поступил в МГУ, на юридический факультет, окончил тоже с отличием, распределился в прокуратуру… И там показал себя в нашумевших делах… Военная академия… А потом неожиданное предложение: в Афганистан… Вначале вроде бы все складывалось, но… Опять сакраментальное «но»! Зелинский криво усмехнулся… Он попросту бежал оттуда!.. Самым настоящим примитивным образом! Уж хотя бы себе-то он должен в этом признаться! А что он мог сделать? Стоило ему только заикнуться, что комдив связан с контрабандистами, продает оружие душманам, продает врагу, который потом стреляет в наших ребят, как моментально был отозван в Москву. Еще неизвестно, чем бы это кончилось, не подай он рапорт об отставке «по состоянию здоровья», благо приятель имелся среди врачей…
Ладно, хватит киснуть: жить нужно! А все-таки странно, откуда у Говоркова огнестрельное ранение…
Митяй, одетый в белую куртку кухонного работника, тащил по длинному коридору изолятора тележку, нагруженную огромными кастрюлями с жидкой пшенной кашей и несколькими стопками алюминиевых мисок. В отдельной чашке были сложены десятка два таких же алюминиевых, как и миски, ложек с обломанными черенками.
Лоб и голову Митяя украшали свежие, с еще не снятыми швами, рваные шрамы. Из камер, куда он протягивал миски, раздавались злые голоса:
— Специально водой, что ли, разбавил, сучка?
— Базар шлифуй? — огрызался Митяй.
— Тебя бы накормить этим пойлом!
— Я ее готовлю, что ли? — буркнул Митяй, сунув последнюю миску, со злостью захлопнул «кормушку амбразуру» и двинулся дальше. Приблизясь к камере под номером три, бросил косой взгляд на дежурного прапорщика: азербайджанец лениво листал какой-то журнал и не смотрел в его сторону.
Митяй невозмутимо подошел к нужной камере, откинул «кормушку».
— Девять? — Заглянув в камеру, посчитал сидевших, потом отсчитал девять мисок, поставил у кастрюли, налил в одну черпак каши и, подавая ее, тихо позвал в «кормушку»: — Савелий!
— Говори! — сразу же отозвался тот, присев перед «кормушкой». Увидев Митяя, выругался: — Псы вонючие! Как разукрасили!
— Ты их тоже разделал, дай бог! — восхищенно прошептал тот, не прекращая подавать миски с кашей. — Двое до сих пор в санчасти, а Аршин…
— Видел его на днях…
— Да? Всех к куму таскали… с машины, базарят, упали… во время погрузки! — увлекшись, Митяй рассмеялся и не заметил, как прапорщик на цыпочках подкрался к нему сзади.
В последнюю миску Митяй бросил кусок мяса, сверху — черпак каши…
— Это — тебе! — сказал он, протягивая миску Савелию.
Савелий хотел было взять ее, но прапорщик ударил по руке Митяя, мяска упала, загремев на цементном полу, и довольный азербайджанец наступил сапогом на мясо.
— Эшо одын раз — зыдэс ыдош! — ехидно ухмыльнулся они, посвистывая, пошел к себе в дежурку…
