Там, где кончается реальность, по ту сторону неясно очерченной черты-границы начинается сон. Это как обычно. Но в данном случае реальность не кончалась, вернее, сон не кончался, что, впрочем, было одно и то же, реальность и сон смешались, границы не существовало, а была стена сарая, к которой прислонили его, деревянного и бесчувственного ко времени. Совсем немного нужно. Только встать, подняться, найти в себе силы, чтобы отодрать от себя этот прилипчивый сон, встать и отряхнуться, и вспомнить себя в мире, вспомнить мир в себе. Найти, потрогать, прибить большими гвоздями невидимую черту-границу, чтобы все встало на свои места, чтобы все было, как у нормальных людей: вот здесь — явь, вот здесь — сон, вот здесь — свет, вот здесь — ночь… Но пока ее не было, нельзя было пока найти эту черту-границу, и пока ее не было, оставался сон вперемежку с реальностью. Будто грезишь во сне. Будто спишь наяву. И все чаще, и все неудержимее хотелось остаться одному, лечь, вытянуть ноги, прикрыть глаза и никого не видеть и никого не слышать.
Все накапливалось постепенно, все это болезненное состояние, и сон был похож на длинный состав, к которому прицепляют все новые и новые вагоны, длинный, кружащий по рельсам состав, голова которого почти упирается в хвост. Вот еще вагон прицепили к составу, вот еще один, и еще, и скоро, очень скоро паровоз упрется в хвост, в последний вагон, и тогда останутся только лишь узкие полоски света, мелькающие между вагонами…
Тут только он почувствовал, как затянулось молчание, тихо повернул голову, глянул на ее лицо. Глаза ее были закрыты, она дремала, дышала ровно, строгое лицо…
Он глянул на маленький будильник на столе.
— Надо вставать, Рена, — тихо сказал он. Она тут же раскрыла глаза.
— Я не спала, — сказала она.
— Ты задремала, — сказал он.
— Нет, — сказала она. — Я не спала. Я слышала все.
— Что все? — спросил он. — Я молчал. Я ни слова не говорил.
— Я слышала все, — повторила она. — Все твои мысли.
Он помолчал.
— Кажется, французы так говорят, — сказал он, секунду помедлив продолжать или нет.
— Как? — тут же вставила она в эту секундную паузу.
— Это слишком красиво, чтобы быть правдой, — сказал он.
— Так говорят французы? — спросила она.
— Кажется, — неохотно сказал он.
— И что из этого следует? — спросила она. — К чему ты это вспомнил?
— Ты сказала, что слышала мои мысли, — сказал он, — вот я и вспомнил.
— Ты зачем меня разбудил?
— Так ты же не спала, — усмехнулся он, прижимая ее к себе,
— Нет, я не спала, — сказала она. — Я чуточку задремала, а ты разбудил.
— Скоро должен вернуться мой приятель, — сказал Закир.
— Это хозяин квартиры, что ли?
— Да.
— Хозяин этой роскошной квартиры, — сказала она с явно слышимыми презрительными нотками в голосе.
— Не нравится — найди другую, — сказал Закир. — Не надо быть неблагодарной. Хорошо, хоть такая есть. Можно подумать, нам в ней жить.
Она промолчала, но видно было, что это стоило ей "усилий, лицо ее сделалось обиженным. Он посмотрел на нее и проговорил более мягко:
— Надо вставать, Рена. Скоро приятель мой вернется.
— Приятель, — все еще обиженно хмыкнула она.
— А что?
— А то, что не нравится мне твой приятель.
— Ну, тут у вас нелюбовь взаимная.
— Почему?
— А как тебе кажется, он должен относиться к тебе, если из-за тебя ему приходится неизвестно где часами мотаться?
— Из-за меня?
— Ну, из-за нас, — поправился Закир. — Ему от этого не легче.
Рена поднялась с постели, стыдливо потянув за собой простыню, в которую завернулась. Он, шутливо рыча, ухватил зубами край простыни и рванул на себя.
— Не надо, — сказала она. — Отпусти.
Он внимательнее посмотрел на нее и понял, что она сейчас заплачет. Боже мой, подумал он, бывают же такие стремительные переходы в настроении! Но это была не смена настроений, просто Рена вспомнила, вернее, она по-настоящему и не забывала их давешний разговор, грозивший разразиться ссорой.
— Закир, — произнесла она через некоторое время тихим, срывающимся голосом, и он знал, что она скажет.
— Не надо, Рена… Не плачь. — Голос у него был усталый. — Я все равно не смогу уехать отсюда… Ни с тобой, ни без тебя… Ты прекрасно знаешь.
