Накануне 18 января 1650 г. кардинал сообщил Конде, что хочет после Совета, запланированного на этот день, арестовать де Кутюра, возглавлявшего людей, которые готовили против принца заговор. Более того, первый министр попросил принца взять на себя труд приказать жандармам и легкой кавалерии короля сопровождать арестованного в Венсенский лес во избежание беспорядков. По иронии судьбы, Луи отнесся к словам Мазарини с полным доверием, дав себя обмануть. Он принял все необходимые меры предосторожности, чтобы его самого беспрепятственно отвезли в тюрьму. У Анны Австрийской от напряжения даже сдали нервы. Она объявила себя нездоровой и не вставала с постели. В ее покоях сидела мать Конде, да и сам принц тоже ненадолго зашел к королеве осведомиться о ее самочувствии.
Вечером того январского дня Мазарини передал уже приходившей в себя королеве, что все готово, и она может пожаловать в Совет. Для его людей это был условный сигнал. Едва войдя в галерею у покоев Анны Австрийской, принцы Конде, Конти и герцог Лонгвиль по королевскому указу о заточении без суда и следствия были арестованы капитаном ее гвардейцев Гито. Изумленные принцы крови и герцог не стали оказывать сопротивления. Немного спустя их усадили в карету короля, поджидавшую арестантов у Малых ворот дворцового сада. Конвой оказался слабее, чем можно было предположить. Возможно, так и было рассчитано, чтобы не возбуждать ненужные толки. Никогда еще особы столь высокого положения не препровождались в тюрьму столь малым числом людей: всего насчитывалось шестнадцать всадников да еще помещавшиеся вместе с арестованными в карете стражники. По пути в Венсенн карета опрокинулась, но никто не счел своим долгом решиться на освобождение арестованных.
Операция прошла почти бесшумно. Кардинал не торопился ликовать, и был прав. Принцы отнюдь не печалились, не проливали слезы, вели себя с достоинством и всем своим поведением выказывали презрение к их тюремщикам. Они чувствовали, что Мазарини еще не одержал победы. В замке не оказалось постелей, и первую ночь арестованные провели за игрой в карты. Демонстрируя отличное настроение, Луи беседовал с офицером охраны об астрологии. Ведь не все было потеряно. За стенами замка оставались верные союзники. В тот же день должны были арестовать еще его сестру, Тюренна, Буйона, Ларошфуко и других непокорных аристократов. Но большинству из них удалось скрыться.
Временно лояльный правительству Месье (герцог Орлеанский) тогда заявил: «Вот прекрасный улов, пойманы разом лев, обезьяна и лиса!»[72] Арест принцев вновь дал толчок к возобновлению гражданской войны.
Иначе повела себя мать Конде, Шарлотта-Маргарита, активно поддерживавшая Луи во всех его действиях. Она просила королеву-мать об освобождении принцев, но ничего не добилась, и отправилась в Бордо, где помогала в организации мятежа против правительства. Шарлотта-Маргарита скоропостижно скончалась в 1650 г., так и не успев повидаться с сыновьями.
На первых порах двор легко подавлял очаги сопротивления фрондеров в Нормандии и Бургундии. Положение изменилось, когда в конце мая отряд сторонников принцев (в его составе был и Франсуа де Ларошфуко) прорвался в Бордо, где имя Конде было популярно в народе, разочарованном финансовой политикой местного парламента. Осадив город, армия короля столкнулась с сильным сопротивлением. Командовал королевскими войсками в составе 8 000 пехоты и 3 000 конницы маршал де ла Мейер, но фактически всем распоряжался Мазарини. Кардинал проявил недюжинную стойкость, но один раз он все же сорвался. Когда де ла Мейер взял крепость Вэр, которой командовал Ришон во главе трехсот кондеянцев, Мазарини приказал повесить Ришона в трехстах метрах от резиденции короля. На юного Людовика XIV вид повешенного произвел неизгладимое впечатление, возможно, в будущем проявившееся в его политике по отношению к знати.
Около Бордо развернулась настоящая резня. После длительного боя маршалу Мейеру удалось, наконец, взять предместье Сен-Сюрен. С обеих сторон вели сильный огонь — в стане кондеянцев насчитывалось 120 убитых, в королевском лагере — около 500. Мазарини не жалел человеческие жизни ради победы. Перевес, в конце концов, оказался на стороне более сильного. Казалось, пушечные выстрелы, произведенные в Бордо, были слышны и в Париже. Люди постепенно теряли интерес к политическим событиям. Тишины и мира хотелось любой ценой. Беспорядки лишь готовили почву для будущего торжества абсолютной власти. Самый тонкий из политиков того времени Мазарини это интуитивно ощущал. Спустя год, находясь в изгнании, он имел немало времени, чтобы переосмыслить происшедшее. Тогда он четко сформулирует мысль, подходящую не только для Фронды: «Беспорядки, когда они доходят до крайности, неизбежно ведут к укреплению любой власти». Скоро это ощутил и Тюренн. Но сейчас он тщетно писал письма Анне Австрийской, в которых просил об освобождении Конде, Конти и Лонгвиля.
