В дверь постучали. Сначала деликатно, потом настойчиво.
— Кто там? — спросил Евгений Евгеньевич хрипло, ужас обессилил его. Степень его отчаяния была так велика, так чрезмерна, что Евгению Евгеньевичу уж стало как будто наплевать на собственную судьбу, будь что будет.
— Спасибо, я уже позавтракал, — громко сказал он и вновь поймал себя на цитате, на том, что произнес фразу из Женитьбы, нет, там не так, капитан Жевакин отвечает Яичнице спасибо, я тоже завтракал. Что еще может нам помочь в тяжкие минуты жизни, мелькнуло у него, — литература, одна литература.
— От хозяина, — ответил ему знакомый голос стальнозубого татарина.
Отодвинув кресло, Евгений Евгеньевич дрожащими руками отпер дверь, предчувствуя, что сейчас на него наденут кандалы, нарукавники или как там у них — наручники. Татарин вкатил тележку, на подносе лежал кейс, точь-в-точь такой, как в прошлый раз.
— Обедать ждут в ресторан, — произнес татарин.
И вышел.
Даже деньги сейчас не порадовали Евгения Евгеньевича — все равно чужие, он отпер сейф и впихнул туда рядом с первым и этот увесистый чемоданчик, даже не открыв крышку. Тем не менее, сообразил: нет, не все чужие, пятьдесят его. Налил виски, взял банан, сел на диван, и телевизор опять ожил. Как и в прошлый раз, Равиль был доброжелателен.
— Кушайте, кушайте, — сказал он с экрана, — деньги вы получили сполна. Ваша речь понравилась.
То есть они еще и порылись в компьютере, сообразил Евгений Евгеньевич, но этот факт оставил его равнодушным.
— Хороший спич. А ваш… гость, он поправляется. Правда, трудно сказать — будет ли он ходить, — продолжал Равиль ровным голосом. — Поврежден позвоночник, смещение дисков. Линейно. — Теперь это словечко означало не одобрение, а нечто вроде однозначно. — Ну, со следствием мы дело уладим.
Ага, я под следствием, подумал Евгений Евгеньевич отстраненно, вот и славно. И откусил банан: он смутно засомневался в правдивости слов Хозяина. Что-то в них было не то, что-то фальшивое…
— Но вам придется у нас задержаться.
— И надолго? — поинтересовался Евгений Евгеньевич, жуя. Он задал этот вопрос спокойно, даже буднично, будто уже знал об этом, будто речь шла не о нем — о постороннем человеке.
— Во всяком случае, до церемонии. Операцию мы оплатим, но тут вот какое дело…
Последнее отбирают, горько ухмыльнулся Евгений Евгеньевич, на минуту к нему вернулась способность трунить над собой. Впрочем, что ему оставалось. О парне всю ночь и все утро он старался не вспоминать, ему не было его жалко, скорее, напротив: ведь это тот стал источником неприятностей Евгения Евгеньевича. Да что там неприятностей, мягко сказано — беды, настоящей беды…
— Дело такое, мы купили собаку, — продолжал Равиль в телевизоре.
— Собаку? Какую собаку?
Упоминание о собаке опять напугало Евгения Евгеньевича. Он вспомнил: спускаю один раз.
— Мастино-неаполитано, знаете такую породу?
— Линейно, — хотел ответить, но удержался. Потому что сообразил наконец, что интеллигентное линейно заменяло Равилю блатное в натуре.
— Большая, с брыльями, слюнявая, поздравляю, — пробормотал он.
— Очень породистый щенок. И очень дорогой. Так вот, я хочу, чтобы вы придумали ей имя. Благородное имя.
— Красс, может быть…
— Не звучит.
— Но ведь сенатор, полководец…
Но монитор уже погас.
Это было похоже на измывательство. И куда уж выше, имя патриция, видишь ли, уже не годится. Императорское, что ли, имя давать паршивому псу. Может, Цезарь? Нет не пойдет, собачьих Цезарей и так вокруг слишком много… Вот ведь как все обернулось: он, Евгений Евгеньевич, человек культуры и ума, статьи которого переводятся и в Варшаве, будет теперь сидеть на краю света и придумывать собачью кличку…
Он прислушался, шум на улице стих. Евгений Евгеньевич осторожно ступая, подошел к окну и выглянул наружу, — как бы возвращаясь на место преступления. Внизу под его балконом охранники окружили толпу аборигенов. Сейчас, по-видимому, они выжидали пока мужчины, расстелив на мерзлой земле молитвенные коврики, совершат намаз. Закутанные женщины продолжали глухо подвывать. Евгений Евгеньевич пожал плечами, задернул штору и, унимая нервную дрожь, стараясь из последних сил сохранять чувство собственного достоинства, поправив галстук, пригладив прядь и прямя спину, сошел по лестнице, не глядя на свои отражения. И направился в ресторан.
