Пока официанты переставляли прибор Евгения Евгеньевича, пока накрывали и приносили закуску, тот смог узнать, что его новый знакомец — фотограф. Впрочем, его специальность можно было определить по серому толстому жилету со многими карманами, какие носят люди этой профессии, но Евгений Евгеньевич сделался невнимателен, будучи поглощен своим несчастьем. И что прибыл фотограф сегодня утром с целью запечатлеть интерьеры Halva Palace — для будущего рекламного буклета. И что убудет ночью — одного дня ему за глаза достаточно.
— А вы по какой надобности в этой усыпальнице? В этой гробнице, в этом могильнике, в этом массагете, как называли это то ли печенеги, то ли половцы. А может, сарматы, не помню. Короче говоря, в этом кэшэнэ, говоря по-здешнему, по степному?
Евгений Евгеньевич вздрогнул — именно это слово и было написано на последней странице плана.
— До Рождества придется остаться, пишу речь, — сказал Евгений Евгеньевич как мог натуральнее.
— А, вы тоже журналист. Приветствую коллегу.
Что ж, Евгений Евгеньевич давно научил себя разговаривать с глупцами, внешне внимательно, но думая о своем, нашелся коллега. — Усыпальница, вы сказали? Но отчего ж усыпальница? И чья гробница? Вы, однако, говорите, как специалист…
— Станешь специалистом, когда с антропологами столько по степи проболтаешься. Кости снимал для них, черепки, железяки всякий, наконечники. Одних скифских курганов перелопатили, не дай Бог. А гробница известно чья — хозяйская. Вы что ж, не знали?
— А номера, обслуга, этот ресторан, наконец, — сказал Евгений Евгеньевич хрипло, не своим голосом, — зачем все это?
— Ну, для гостей, которые прибудут на церемонию. Похороны и поминки важных людей у мусульман очень пышно обставляются. А уж если хан преставится…
— А хозяин — он что, разве хан?
— Так его в округе называют…
И Евгению Евгеньевичу вдруг стало ясно, будто шторы раздвинули, что этот полубезумный татарин непременно хочет увлечь его за собой. Намеревается увлечь и погубить, линейно. И сколько ж ждать этой церемонии, он ведь на вид крепкий мужчина. Что, он хочет, чтобы и тело Евгения Евгеньевича осталось в этом мавзолее?
— Вы, кажется, побледнели.
— Нет-нет, ничего…
— Да что расстраиваться, все там будем. Что ж, в нашем-то возрасте… Когда пали дубы и завяли помидоры, как сказано в блоге у Ивана Тургенева. — И фотограф сам жизнерадостно рассмеялся собственной шутке — наверняка, дежурной.
Пошляк: ишь, в нашем с вами возрасте…
— Да, канитель, что делать, — отвечал Евгений Евгеньевич невпопад.
— Я задержусь. Поснимаю степь, впрочем, солнца нет, ветер… Вы тоже его поджидаете?
— Кого?
— Хозяина. Он ведь должен вот-вот приехать. Не сегодня завтра. Звонил мне на сотовый…
— Разве, — пробормотал Евгений Евгеньевич как мог равнодушнее. — Выпьете со мной водки? — спросил, наполняя вопреки приличиям свою рюмку первой. Рука дрожала.
— Да нет… Впрочем, разве только одну рюмашку, работа, достала по самое не могу.
— Да-да, работа, — согласился Евгений Евгеньевич, не слушая и наливая соседу, судорожно повторяя про себя бежать, бежать…
— За знакомство! А то ведь здесь интеллигентного человека ни за что не встретишь! — сказал Членок и, не чокаясь, выпил.
Евгению Евгеньевичу вдруг представилось, что вечером, когда фотографа будут увозить в аэропорт, он мог бы пристроиться к нему в машину. При этом понимал, конечно, что из этой затеи у него ничего не выйдет. Взять только саквояж, чемодан оставить, к черту чемодан…
— Ну, мне пора, еще ни кадра не сделал. Вечером увидимся, — сказал фотограф и поднялся со стула.
— Конечно, конечно…
Евгений Евгеньевич даже не привстал, пожимая вялую руку фотографа, а, пожав, отвел глаза и опрокинул свою рюмку. Мавзолей себе отгрохал — вот что выдумал хитрый татарин. Безумцы ведь бывают особенно хитры. Все подстроено — отсюда и щедрость, все равно все должно было остаться здесь, в его усыпальнице — и деньги Евгения Евгеньевича, и его шуба… И Алим подстроен, и безутешные родные под балконом подстроены, вот ведь постановщик массовых действ. Бежать немедленно, сквозь землю провалиться, воспарить и исчезнуть, раствориться…
