Оба эти города расположены: Капри — амфитеатром напротив гавани, Анакапри — на вершине горы Соларо. Из первого города во второй ведет крутая лестница, вырубленная в скале и состоящая из пятисот—шестисот ступеней; однако следует сказать, что усталость от головокружительного подъема сполна окупается великолепной панорамой, которая открывается взгляду того, кто добрался до вершины горы. В самом деле, путешественник, стоящий лицом к Неаполю, видит по правую руку от себя Пестум, это сладострастное дитя Греции, розам которого, расцветавшим дважды в год в пагубной для целомудрия атмосфере, предстояло увянуть на челе Горация и осыпаться на столе у Мецената; далее — Сорренто, откуда проносящийся ветер уносит апельсиновый цвет, разбрасывая его далеко над морем; затем — Помпеи, которые спят посреди своего пепла и которых будят, словно какую-нибудь древнюю египетскую руину, с их прельстительными картинами, погребальными урнами и траурными лентами; наконец, Геркуланум, который, будучи настигнут однажды лавой, кричал, корчился и умирал, как Лаокоон, задушенный в кольцах змей. А затем начинается Неаполь, ибо Торре ди Греко, Резина и Портичи, по правде сказать, не более, чем его предместья; Неаполь, празднолюбивый город, раскинувшийся на уступах окружающих его гор и протянувший свои маленькие ступни к теплым чувственным волнам своего залива; Неаполь, который владыка мира Рим превратил в свой загородный дом, настолько природа и тогда, и теперь окружила его всеми своими восхитительными красотами. После Неаполя взгляду открывается Поццуоли с его храмом Сераписа, наполовину ушедшим под воду; Кумы с пещерой Сивиллы, куда спускался благочестивый Эней; затем залив, через который Калигула, желая превзойти Ксеркса, перебросил мост длиной в целое льё — его развалины можно видеть по сей день; затем Бавлы, откуда вышла императорская галера, которая была предуготовлена Нероном и которой предстояло разверзнуться под ногами Агриппины; затем Байи, столь пагубные для целомудренных влюбленных; затем, наконец, Мизены, где был погребен трубач Энея и откуда отправился умирать Плиний, который задохнулся от пепла Ста-бий, находясь в своих дорожных носилках.
Вообразите картину, которую мы только что описали, в свете того огромного маяка, что именуют Везувием, и скажите, существует ли в целом мире нечто, способное сравниться с подобным зрелищем.
Рядом с этими памятными событиями античности внезапно встает одно памятное событие совсем недавнего прошлого. Это всего лишь эпизод грандиозной эпопеи, начавшейся в 1789 году и закончившейся в 1815 году. Вот уже два года как французы господствовали в Неаполитанском королевстве, вот уже две недели как там царствовал Мюрат, однако Капрея все еще принадлежала англичанам. Его предшественник Жозеф дважды предпринимал попытку захватить остров, и дважды буря, эта вечная союзница Англии, рассеивала его корабли.
Мюрату было невыносимо тяжело видеть этот остров, будто железной цепью перегородивший его рейд; вот почему по утрам, когда солнце всходило за Сорренто, именно этот остров в первую очередь привлекал его взор, а по вечерам, когда солнце садилось за Прочидой, этот остров вновь приковывал к себе его последний взгляд.
Каждый день Мюрат ежечасно расспрашивал тех, кто его окружал, об этом острове и узнавал о почти неправдоподобных мерах предосторожности, принятых его комендантом Гудсоном Лоу. В самом деле, Гудсон Лоу не стал полагаться на то неприступное кольцо отвесных скал, какое окружает Капрею и какого вполне хватало Тиберию; комендант построил четыре новых форта в придачу к уже существующим укреплениям; по его приказу были уничтожены заступами и взорваны минами тропинки, которые змеились по краям пропастей и на которые даже козопасы решались ступать разве что босыми ногами; наконец, он выдавал гинею в награду каждому человеку, которому удавалось, несмотря на бдительность часовых, проникнуть на остров каким-либо путем, неизвестным ни одной живой душе, кроме него.
Что касается военно-технического обеспечения острова, то в распоряжении Гудсона Лоу были две тысячи солдат и сорок артиллерийских орудий, которые, изрыгнув пламя, должны были поднять тревогу на острове Понца, где у англичан стояли на якоре пять фрегатов, всегда готовых устремиться туда, куда их звали пушки.
