Которому вы безмерно верили и на которого так же безмерно надеялись.
Который выручит вас из любой беды, который никогда не даст вас в обиду… Который если накажет — так за дело, и накажет так, что век помнить будете! Да что там…
Если перед вашим детским взором никогда не было настоящего мужчины — который своим примером показывал вам, как нужно жить и нужно умирать. На которого все в вашей семье смотрели снизу вверх — на кормильца, защитника, опору и надёжу…
Значит, не понять вам то, что чувствовал Борис Иванович — и все те, кто был рядом с ним, когда они увидели…
Убитого, растоптанного, оплёванного, проклятого демократической общественностью… Родного Отца.
Но — как же? Из дворика обычного московского дома наши герои попали в место, которого не может быть?
Да в том всё и дело, что не из обычного… В сталинские времена хорошо знали, кто и где может жить…
Вот только не надо мне говорить про номенклатуру! Да и что такое номенклатура? Это всего лишь перечень должностей, для занятия которых претендент должен обладать определёнными качествами — например, образованием («Два класса церковно-приходской школы»). Да я и сам, как школьный учитель истории, входил в номенклатуру райкома партии.
Нет, в некоторых домах могли жить только совершенно определённые люди. Которые хорошо знали, что, например, войдя в лифт жёлтого дома с башенкой на Смоленской площади (спроектированного — и прекрасно спроектированного — академиком Желтовским) — можно, нажав определённую комбинацию кнопок, по желанию спуститься либо на станцию «Арбатская» Филёвской линии, либо на безымянную Станцию линии Д-6 (построена в 1951 году, протяжённость 27 километров, имеет станции: Кремль — Библиотека им. Ленина — Раменки — Академия Генштаба — Солнцево — аэропорт Внуково-два).
Так что, когда первый страх («Спрятать! Спасти! Немедленно! Чтобы не увидели!») схлынул, Борис Иванович со товарищи осторожно вывел чёрным ходом из своей квартиры дорогого Гостя (и его, видимо, прикреплённого — сухощавого мужичка неопределённых лет, зверовато оглядывавшегося по сторонам и очень похожего на заслуженного служебного пса, которого сначала привели на кошачью выставку, а потом еще и сняли с него строгий ошейник) — а затем они вошли в неприметный сарайчик во дворе и долго-долго, очень долго спускались по решётчатой, звенящей под каблуками, затянутой металлической сеткой лестнице…
В конце концов, Борис Иванович действовал строго по Инструкции.
Человек, назвавший правильный пароль («Тридцать — ноль шесть — сорок два». Дата Падения Севастополя. Значит, всё ДЕЙСТВИТЕЛЬНО очень плохо — и лучше бы немедленно выглянуть в окно — не встали ли уже над Кремлём огромные грибовидные облака?), — так вот, этот человек должен быть во что бы то ни стало (во что бы то ни стало!) доставлен в штаб. Там Борису Ивановичу следует открыть личный сейф, достать красный пакет номер два и действовать по инструкциям, находящимся в данном пакете. Всё.
Гриф «ОП».[13]
Борис Иванович украдкой прикоснулся к Его руке… Рука была горячей.
А вдруг? А вдруг это всё же не сон и не бред?
И Борис Иванович, генерал, коммунист, и сам смотревший не раз смерти в лицо и бестрепетно посылавший на смерть своих «сынков», — крепко зажмурился и стал молча, про себя молиться, как учила его в далёком детстве бабушка: «Милый Боженька, пусть я проснусь, а всё так и будет! Так и будет… так и будет…»
Рокоча двигателем, автомотриса уносилась в неведомое…
19 августа 1991 года. Москва, улица Солянка, дом восемь. Двенадцать часов тридцать одна минута…
Для тех, кто не знает, — скажу, что происходит сие название, Солянка, от старинного Соляного двора, с его обширными подземными подвалами, так полюбившимися, со знанием дела описанными Гиляровским хитромудрым «хитрованцам»…
Сама же Хитровка[14] располагалась совсем рядышком, всего в одном квартале к северу…
И были-де те соляные подвалы многоэтажны, и уходили, говорят, аж за Москву-реку… Ещё говорят, что по этим подвалам можно было, переходя из одного в другой, спокойно дойти и до Садового кольца, и до Болотной… А уж до близкого Лубянского проезда, легко! Впрочем, кто знает, правда ли это?
