Одно мага, безусловно, радовало: все техники обучения контролю дара являлись универсальными решительно для всех магов, поэтому базу он мог освоить без посторонней помощи. Да и сила вела себя удивительно спокойно, не артачилась и не проверяла новоявленного хозяина на прочность, что с подростками-магами случается нередко. Наверное, процесс контролировал сам Лес: уж чем-чем, а инстинктом самосохранения он явно обладал в полной мере.
Неприятно было начинать с нуля, но в целом ситуация Хаггара скорее радовала, чем огорчала. Дураку ясно, что в этом мире среди этих людей светлый дар куда уместнее темного. Конечно, полное отсутствие учебников и людей, с которыми можно проконсультироваться, осложняло ситуацию, но не настолько, чтобы отчаиваться и опускать руки. Принципы построения заклинаний общие, уж как-нибудь разберется.
А еще осваивать незнакомую область дара было интересно. Уникальная возможность, которая никогда и никому не предоставлялась прежде. Конечно, в идеале мечталось использовать оба таланта одновременно, но идеалам в жизни не место.
И то ли помощь Леса сказывалась, то ли шел в зачет прежний опыт, но освоился Хар очень быстро. Две недели на то, на что обычно уходят годы тренировки, — отличный результат! Освоился, конечно, не в полной мере, и заниматься сложными плетениями он еще не мог, но, по крайней мере, мог не бояться случайного срыва. Исчезла преграда, отделявшая мага от окружающей реальности, и Хар буквально не мог надышаться новыми впечатлениями. Как будто он снова попал в другой мир — в какой-то поразительно правильный, свой до последней песчинки, родной. Волей-неволей вспоминались слова Брусники о духе белого зверя, приведшем мужчину сюда. Этого не могло быть, но что-то в этом все же было.
Хаггар с совершенно детским восторгом заново знакомился с миром и, главное, со своей новой магией, и осознание масштабов новых возможностей пьянило. В теневой магии он достиг некоторого предела — того, когда интересную задачу для решения требовалось еще найти, сформулировать, потом долго корпеть над ней, разыскивая пути решения. А сейчас вокруг разливался целый океан неизведанного, и Хар приплясывал от нетерпения на его краю и ждал возможности нырнуть с головой. Где уж тут думать о каких-то душевных метаниях, посторонних людях и прочей ерунде!
А первые чары, которые применил Хаггар с обретением контроля над стихией, были исключительно примитивны: он разжег костер.
Смешно сказать, но мужчина уже давно не испытывал такого чистого и искреннего удовольствия от решения какой-либо задачи. Несоответствие масштаба проблемы уровню собственной радости и даже гордости чрезвычайно забавляло и ничуть не расстраивало. Приятным вкладом в хорошее настроение стала и реакция Руси на эти простые чары. Как Хар и предполагал, местные шаманы использовали силу неосознанно, интуитивно и воплощать стихии как таковые не умели, так что для женщины подобное действие оказалось сродни чуду.
Этот костер стал маленьким, но очень-очень важным символом того, что жизнь и не думает заканчиваться, что она вышла на новый виток или даже — кто знает? — только-только начинается. Сгусток яркого желтого пламени, небрежно сброшенный с ладони в груду сырых веток, который за несколько мгновений высушивает древесину и заставляет ее заняться уже естественным, немагическим пламенем. Такое на первый взгляд простое, даже примитивное действие, которое прежде не было доступно. А ведь есть еще бытовая магия самого разного вида, и если ее освоить…
Зато недавнее решение глобального вопроса существования и взаимодействия двух миров по-прежнему вызвало только глухую досаду и раздражение. Хаггар отлично помнил собственные тогдашние чувства и мысли, и свалить собственные действия на внезапное помрачение рассудка и чужеродное вмешательство никак не мог. Это наоборот казалось… озарением, что ли? Прежде он никогда не испытывал подобных альтруистических порывов. Впрочем, нет, бросился же он защищать Бруснику от белого зверя, рискуя жизнью! Но тогда, в драке с хищником, все произошло спонтанно, на инстинктах, а здесь вроде бы осознанно. И вот как раз эта осознанность, эти новые странные мысли, которые прежде могли вызвать только смех, почти пугали. Потому что даже сейчас, несмотря ни на что, они казались правильными. И Хар предпочитал избегать этих размышлений вовсе. Понимал, что это трусость и попытка сбежать от реальности, но пока еще был не способен смириться с новым положением вещей. Потому что одно дело желание быть с определенной женщиной и защищать ее, а совсем другое — готовность ради нее умереть.