– У вас в сумке фотография Лейлы?
– Да, она там.
Большая сумка с золотой застежкой выглядела совсем новой. Мадам Насири открыла ее с большой осторожностью, и Спаситель, заглянув внутрь, с удивлением обнаружил, что она набита бумагой, какую кладут в магазине, чтобы сумка сохраняла форму. Кроме бумаги там лежал белый конверт. Фатия так же осторожно открыла конверт и достала маленькую черно-белую фотографию. Лейла. Хрупкая фигурка с двумя косичками.
– Такая милая, – сказала мадам Насири, для которой дочка навсегда осталась трехлетней.
Почему проснулась старая боль? Почему маленькая девочка с косичками прогоняла сон мадам Насири по ночам? Может быть, потому что Газиль исполнилось тринадцать, а в тринадцать ее мать распрощалась с детством? Непостижимая тайна. Такая же, как сумка, полная и пустая.
– Сколько сейчас Лейле? – спросил Спаситель, проделав в уме небольшой подсчет.
– Я думаю, она умерла, – прервала его Фатия.
Ее преследовала тень Лейлы. Или то, что зовется чувством вины.
И Спаситель с той же осторожностью, с какой мадам Насири доставала фотографию из конверта, стал говорить с ней о ее жизни, о том, сколько она вынесла, насильно выданная замуж в возрасте, когда другие девочки еще играют в куклы, о мужчине, которого она встретила во Франции и который оставил ее с маленьким мальчиком, о муже, бросившем семью и женившемся на родине на молодой женщине.
– Вы страдали, мадам Насири, но всегда оставались достойной женщиной. Ваши дети могут вами гордиться.
Она покачала головой – нет, нет! И заплакала. Спаситель вспомнил «черного человека» из своего детства, приходского священника в Сент-Анне. Сент-Ивы отправляли своего мальчика на исповедь в церковь, и, признавшись в своих детских грехах, Спаситель получал прощение. Голосом священника его прощал сам Господь Бог. Спаситель вспомнил Фредерику – ей так хотелось сделать из него «человека, врачующего души». Но он не мог произнести тех слов, которые казались ему волшебными, когда он был маленьким: «Отпускаются тебе грехи твои, иди с миром».
В дверь постучались. Это был Соло, ему надоело ждать. Он вошел без приглашения и замер, глядя на плачущую маму. Мадам Насири поспешно убрала фотографию в сумку.
– Что случилось? – спросил Соло, глядя на Спасителя.
– Ничего, всё Адиль, – ответила ему мать, вытерев последнюю слезинку.
– Я же говорил, – сказал Соло, давая понять Спасителю, что ему больше ничего не надо объяснять.
Сын не хотел знать, чем мучается его мать.
Провожая до дверей мать с сыном, Спаситель задумался: а должны ли дети ВСЁ знать о своих родителях? Мадам Насири была не права, когда не сказала Адилю, что у Соло другой отец. Подростка тайна травмировала. Но разве она не имеет права хранить в глубине души и сумки тайну маленькой Лейлы?
Когда Спаситель вошел в кафе, взгляд Самюэля сказал ему, что он его последняя надежда. «Не надо ждать от меня слишком многого», – вздохнул Спаситель, защищаясь.
– Как дела? – спросил он преувеличенно бодро.
– Ты опоздал. Я уже отдал заказ.
– Люблю самостоятельных.
– Спустись, пожалуйста, на землю. Не надо мне петь: «Какая радость! Привет тебе, ласточка, привет!»
– Смотри-ка, а ты, оказывается, знаешь Шарля Трене![37]
Молчание.
– Ладно! Какая у нас проблема дня? – спросил Спаситель тоном, каким спрашивают меню.
– Моя мать сумасшедшая.
– Она прогуливает на поводке зубную щетку?
– Спаситель, я не шучу. Моя мать сумасшедшая.
– Нет. Она… с проблемами. Сумасшествие – это совсем другое, Самюэль.
Самюэль рассказал, как на протяжении двух недель мать его донимает, фаршируя мозги непотребным байкером, которого ладит ему в отцы.
– Как, ты сказал, его зовут? – переспросил Спаситель, не без удовольствия вынимая из кармана суперсовременный айфон, который только что купил.
– Даниэль Лепотр. Он разбился, я же тебе сказал.
Официант поставил на стол две тарелки, хлеб и две кружки с пивом; Спаситель за это время успел завершить свой поиск.
– Пожалуйста, Даниэль Лепотр, – прочитал он на экране, – президент мотоклуба «Экюлли». Любитель старых моделей «харлей-дэвидсон», но, похоже, не любитель орфографии.
Самюэль слушал Спасителя, открыв рот.
