– Разговор сегодня какой-то мрачный, – протянул Ж-Ж с присущей ему медлительностью. – Вы обычно веселее.
– Прошу прощения.
– Будем продолжать поведенческую терапию?
– Я думаю, вам лучше оставаться у себя в комнате.
Снова круглые глаза изображают удивленное недоумение.
– Все двадцать четыре часа, – подтвердил Спаситель.
– И совсем не выходить?
– Совсем. Чтобы принять душ, вы выходите?
– Ну… да, ванная в конце коридора.
– Вы сможете ополоснуться в тазу, который мама принесет вам в комнату?
– Вы шутите или как?
– Нет. Я считаю, что вам действительно не надо выходить.
– А сюда приходить? – задал вопрос молодой человек.
– Я буду это делать вместо вас.
Ж-Ж ушам своим не поверил:
– Будете приходить ко мне?
– Вы считаете, что это невозможно?
– Ну-у… вау… А… писать и остальное?
– Туалет далеко от вашей комнаты?
– Тоже в коридоре. Но ближе, чем ванная, – уточнил Ж-Ж, думая поколебать Спасителя.
– Лучше бы поставить ведро.
Молодой человек не увидел ничего абсурдного в предложении Спасителя. СОВСЕМ не выходить из комнаты, БОЛЬШЕ НИКОГДА не выходить – его давно соблазняла такая идея, но он не решался сказать о ней матери. Если скажет психолог, тем лучше.
– Конец, – пробормотал Спаситель, закрыв дверь за Ж-Ж.
Рабочий день закончился, но оставался телефонный звонок, который Спаситель все откладывал. Непросто вернуть в мир живых легионера, который давным-давно погиб…
– Мадемуазель Жовановик?
– Да?
Неуверенный голос Фредерики открыл Спасителю всю глубину ее одиночества: ей никто не звонил.
– Это месье Сент-Ив.
– Я же вам сказала, я не буду продолжать терапию, – отрезала она, будто ожидала от Спасителя настойчивых уговоров.
Как сделать так, чтобы она его услышала? И словно по наитию, он сказал:
– Мадам Фонтен права, я тот самый черный человек, который в чем-то изменит вашу жизнь.
– Вы? – Фредерика буквально фыркнула в телефон.
– Во всяком случае, я должен вам кое-что сказать о вашей семье, – торопился Спаситель, боясь, как бы она не повесила трубку. – Волею обстоятельств, о которых я как-нибудь вам расскажу, я познакомился со стариком сербом, который когда-то был легионером. Его зовут Боско Жовановик.
– Что? Что вы такое говорите? О ком вы?
– О вашем дедушке. Он не умер на поле сражения, его жизнь была довольно… необычной. Сейчас он в больнице Флёри в отделении интенсивной терапии.
Спаситель расслышал скрипение стула: мадемуазель Жовановик была вынуждена сесть.
– Вы серьезно?
– Фредерика, я не стал бы шутить с подобными вещами. Вы легко можете проверить мои слова. Поезжайте в больницу с удостоверением личности, чтобы подтвердить, что у вас с Жово – так называют его друзья – одна фамилия, скажете, что пришли от меня. Вас к нему проведут. Но должен предупредить, у него инсульт, и он без сознания. И все-таки поговорите с ним, скажите, кто вы. Никто не знает, понимают что-то люди в коме или нет.
– …
– Фредерика! Вы меня слышите?
– Да. Вы. Вы… потрясающий! – сказала она восторженно.
– Нет, Фредерика, это потрясающий случай. Но не откладывайте. Жить ему осталось недолго.
«Одно дело сделано», – сказал себе Спаситель, повесив трубку. Ему оставалось сделать еще одно, но он дождался, когда Габен, Лазарь, мадам Гюставия, Складушка и Домино отправятся на покой. Тогда он спустился в подвал с ножом в руке, собираясь вспороть походный мешок Жово. Сначала он вывалил из него все содержимое: миски-ложки, белье. Там было немного чистой одежды, пистолет-пулемет «стен», завернутый в банное полотенце, и несколько книжек вроде «Воспоминаний старого легионера» с подзаголовком «Победа или смерть». Спаситель сложил добро старика аккуратной кучкой и приготовился тщательно обследовать мешок. Тут-то сработало реле, и свет выключился. Несколько секунд Спаситель старательно ощупывал в мешке карманы, не дав себе труда встать и снова повернуть выключатель. Вдруг он почувствовал, что у него под пальцами что-то катается. То самое. Почему у него так забилось сердце? Спасителю почудилось, что и его сейчас посетит озарение. Он зажег свет и без особой осторожности стал орудовать ножом. Под подкладкой одного из карманов он нашел черный бархатный мешочек, завязанный красным шнурком. Взял и спрятал его в карман опасливым движением человека, у которого совесть уже нечиста.
