Куски принесенной руды переходили из рук в руки. Разговор затянулся особенно надолго. Потом вышли гурьбой, попрощались со сторожем, и еще долго слышались голоса, постепенно удалявшиеся к поселку.
Макаров следил за ними с порога избушки. Когда голоса смолкли, он, нарочито ковыляя, обошел склад, проверил, как заложены ставни на окнах, и рывком отворил дверь. Одну, за ней вторую, ведущую в рабочую комнату, где только что сидели взрывники. Пахнуло теплом. Комната топилась из сеней, обычно он делал это с утра, но сегодня люди дольше обычного задержались на работе, и пришлось затапливать еще и вечером, как только пришел на смену.
Лампа «летучая мышь» осветила чисто выструганный стол, скамейки, сбитые без единого гвоздя, полки с зарядными сумками. Осмотревшись, вернулся в сени и старательно запер дверь на задвижку.
Не раздеваясь, сел, вытащил из кармана и поставил перед собой литровую бутылку, пододвинул оказавшуюся на столе кружку…
В ушах еще звенели молодые голоса взрывников.
— Дрянь такая, — вслух рассуждал сам с собой Макаров. — Туда же. Хозяева нашлись. Скажите спасибо, что я вам этого самого Мишку тогда в Риддере не добил. Просчитался. Откуда же мне было знать, сколько в нем вредности. Только рановато радуетесь. Устрою вам праздничек…
Он высосал почти кружку сивухи, но не почувствовал удовольствия. Гнетущая тяжесть во всем организме и даже позывы тошноты усилили озлобленность.
— Тьфу! Пакость! Давно не пил..
Уставившись на закопченное стекло лампы, Макаров перебирал в памяти последние дни, и особенно сегодняшний. Он уже начал привыкать к роли сторожа — наблюдателя событий: его никто не беспокоил требованиями более активных действий, а проведенные на свой страх и риск мелкие диверсии оставались нераскрытыми.
Пожалуй, у него были все основания надеяться, что они не вызвали особых подозрений. Удачно был подброшен заряженный динамитный патрон, взорвавшийся в одном из разведочных забоев; неплохо поработала вода, спущенная им в выработки; мимоходом брошенный в машину болт вывел из строя на несколько дней секцию обогатительной фабрики; ярким пламенем полыхнул в ночи один из складов… Правда, все это не оказало никакого влияния на дела рудника. Кроме того, вопреки всем предположениям люди не только не испугались вероятной консервации, но начали делать какие-то совершенно непонятные ему дела вроде того совещания стариков, на которое его вежливо не пустили. Кстати, это, пожалуй, к лучшему. Вдруг кто-нибудь узнал бы в стороже-железнодорожнике того самого Кузю Макарова, что был одним из самых преданных приказчиков прошлых хозяев на соседних рудниках.
Бывали дни, когда к нему возвращался страх. То он ждал, что вот-вот появится кто-нибудь из недругов по исправительно-трудовой колонии или тюрьме; то сталкивался лицом к лицу с Тарасовым. Не раз торопливо уходил от встречи с Устиновым, который рано или поздно должен был его узнать.
Взрывники оставили на столе куски руды с золотом. Это тоже не укладывалось в его воображении и пугало. Он понимал, когда люди прятали свои находки, хоронили золотинки в кубышки на черный день, перегрызали друг другу горло из-за хорошего участка или нескольких десятков граммов металла… Но отдавать?! Открывать спрятанное?!
— Ишь мозги людям залили, попы советские. Надо же!
Но такое высказывание не было объяснением, и невольно возвращались мысли, которые уже не однажды приходили к нему там, на лесозаготовках. Мысли о том, кто сильнее, о том, как быть ему, Макарову, не отвалиться ли от хозяев совсем.
Однако рассуждения сменялись приступами злобы, как только он обращался к своему положению незаметного сторожа, вынужденного довольствоваться грошовым заработком, ждать подачки, прозябать в надежде на то, что в случае удачи он еще сможет, хотя бы немного, пожить в свое удовольствие за рубежом. Есть же еще на свете места, где ценят деньги и таких, как он, прожженных людей.
Неприятности начались с того, что в один из вечеров он столкнулся со своим двойником — таким же худым, чуть сгорбленным, бородатым, одетым в казенный тулуп сторожем продовольственного склада.
