Что, если средство не подействует? Или произойдет худшее — оно вызовет такое сильное кровотечение, что я умру. Это могло погубить его карьеру, всю жизнь. Я отправила его на футбол. Он сделал вид, что не хочет идти, но я настояла. В конце концов он обрадовался моей настойчивости и ушел.
Боль появилась перед самым началом игры. Я слышала музыку, крики; к стадиону, сигналя, съезжались автомобили. Я решила, что коль скоро боли начались, все быстро завершится. Однако я ошиблась. Боль не проходила. Она постепенно усиливалась. Из окна доносились радостные возгласы, взрывы ликования.
Через некоторое время я спросила себя: «Почему он не здесь? Он должен был остаться, что бы я ни говорила». Когда боль усилилась, я сказала себе: «Этот goy! Вот почему он ушел! Он — goy, и ему нет дела до моих страданий!» Меня охватила ненависть к нему. Я забыла о том, что он испугался не меньше моего, что он хотел остаться, что сама отправила его. Я ненавидела Джона. Обвиняла его в том, что он — goy.
Затем это началось. Кровотечение. Я думала, что обрадуюсь, увидев кровь, но она испугала меня. Я подумала, что умру.
Зажав полотенце между ног, чтобы остановить кровь, я легла в ванной на пол; я боялась смерти и звала ее. В дверь постучали. Кто-то произнес мое имя. Я решила, что это Джон. «Он вернулся! Вернулся!» — подумала я. Значит, он не такой уж и goy. Но дверь была заперта изнутри. Я собралась с силами и подошла к двери, чтобы открыть ее. Там стоял не Джон, а мой отец.
Меня охватил стыд, но я испытала облегчение. Закричала: «Папа!» Больше я могла ничего не говорить. Он знал. Знал все. Он набросил мне на плечи свое пальто и повел по лестнице вниз к машине. Отвез меня к врачу, который был его другом. Там доделали то, что не успела сделать спорынья. Через несколько часов боль и опасность исчезли. Все время папа находился рядом со мной.
Днем в воскресенье ему разрешили забрать меня домой. В машине он не обмолвился о случившемся. Он не был рассерженным, враждебным. Он молча управлял автомобилем. Иногда убирал руку с руля и похлопывал ею по моей руке. Лишь когда мы свернули на нашу улицу, он произнес: «Мы ничего не скажем маме».
Шарлен помолчала.
— Я не могу снова причинить человеку такую боль, даже если бы он не был моим отцом.
Джеф крепко сжал ее руку.
— У нас такого не случится.
— Это было бы хуже, — сказала она. — Выйти замуж за обыкновенного goy — это уже достаточно плохо. Но за знаменитость?
— Мне нужна такая женщина, как ты. Способная любить меня. Нуждающаяся во мне. Я тебе нужен. Я вижу это.
Слезы в ее глазах подтвердили его правоту.
— Что ты скажешь?
Она печально покачала головой.
— Как ты поступишь?
— Думаю, появится какой-нибудь симпатичный еврейский врач или юрист, который сам будет преуспевать к тому времени, когда он женится на дочери Мо Рашбаума.
— И это на всю жизнь?
— Многие не имеют и этого. Я получу дом, мужа.
— А дети? — спросил Джеф.
— Мы возьмем малыша из приюта, — тихо ответила она. — Это доктор не смог исправить.
Он взял ее за руку, привлек к себе.
— Такая красивая девушка, как ты, должна иметь дочерей, много дочерей.
— У меня их не будет, — грустно сказала она.
Он обнял ее, но она освободилась и сказала:
— Тебе следует вернуться. Уже время обеда.
Он понял, что спорить бесполезно.
— Завтра?
— Я должна проявить твердость и отказаться от тебя. Но хорошо — завтра. И каждый день, пока ты здесь.
Он даже в темноте увидел улыбку на ее лице.
— Теперь ты знаешь — когда я влюбляюсь, я становлюсь беззащитной.
Джеф поцеловал Шарлен. Уходя, он снова почувствовал, что она нужна ему.
Оставшись одна, Шарлен опустилась на большую кровать, на которой они занимались любовью, и заплакала. Она не пошла обедать, не попросила принести еду в коттедж. Она просто сидела в темноте и плакала. Потом она заснула, не раскрывая постель.
Это продолжалось шесть дней. Они играли в теннис. Потом расходились в разные стороны, чтобы встретиться в коттедже.
Он не уставал от Шарлен, что говорило ему о многом. Прежде все его бурные романы быстро теряли яркость. Но каждое свидание с Шарлен становилось новым приключением. Джеф начал появляться в клубе все раньше и раньше.
