Ждать приходится долго. Но вот окно, наконец, открывается, и из него высовывается чья-то голова, похоже, женская. Голос подтверждает это.
— Это вы, Геза? Ну и напугали вы меня.
— Я привез ваши деньги Карою, вашему мужу. Не желаю перед ним краснеть.
— Право, не стоило… Ночью, да и Кароя нет дома.
— А я как будто видел его вечером в селе, на главной площади.
— Право же, не стоило себя утруждать из-за этих денег, Геза.
— Чепуха. Тем более мне по дороге. А кроме того, я хочу доказать вашему дорогому Карою, что его жена не зря трудится в кооперативе. Наш трудодень-это верный заработок.
— Все равно он не поверит. Чихать он хотел на мои трудодни, вы же знаете.
— Вы сами виноваты, Бёжике! Почему вы не получили в кассе за август? Или вы думаете, вашему председателю больше делать нечего, как только самолично доставлять
членам кооператива заработанные ими денежки?
Они посмеялись.
— Скажите, Геза, ведь вы знали, что моего мужа сегодня не Судет дома?
Для Бёжике — чего греха таить — приятно произнести эти слова.
— Гм, гм…
— Знали? Точно знали!
Оба помолчали. Тишину разорвала грубая брань — ругался Шайго.
— Геза, вы были там, напротив?
— Был. Он опять пьян.
— К вечеру всегда. Значит, вы пришли от него сюда. Это плохо.
— Почему?
— Карой очень ревнив.
— Он ему скажет?
— Пьяница на все способен.
С той стороны дороги донеслись приглушенные звуки. Там, понизив голос, разговаривали двое.
— Вы приехали не один?
— Да.
Из наступившего молчания можно было понять, что Бёжике разочарована. Даже несмотря на свою непоколебимую верность мужу.
— Бёжике, вы замолчали, будто я вас чем-то обидел.
— Пустяки. Я слушаю, что там делят между собой эти двое.
В самом деле, голоса на другой стороне дороги звучали громче, похоже, началась перебранка. Затем все стихло.
— Геза, послушайте! Там что-то случилось! Несколько мгновений оба прислушивались. Однако какое им дело? Геза решительно прервал это занятие.
— Вы помните, Бёжике?…
— А что я должна помнить, Геза? Я рада, что мне ни о чем не нужно помнить. Карой так ревнив! Я не смею даже вспоминать о чем-то, что было до замужества.
— Такой уж он деспот, ваш Карой?
— Именно. Но и вы тоже… хороши.
— Выходит, я тоже деспот?
— Нет. Только вы почему-то вспомнили меня после того, как от нас ушла жена.
— Гм. Ладно, Бёжике, на днях я загляну сюда, чтобы ни одна душа об этом не знала. Ну, будьте здоровы, спокойной ночи. Запритесь на все замки. Удивляюсь, как это вы не боитесь, Бёжике, одна-одинешенька, на краю света. Запритесь. покрепче,
Геза выжидает, пока запирается окно. Смотрит, не загорится ли свет в комнате у Бёжике. Нет, темно. И тогда только он уходит.
Гона наугад переходит дорогу и направляется к дому, полагая, что найдет собеседников на кухне. Где же еще? Однако кухня пуста. Фитиль в керосиновой лампе прикручен до отказа и чуть теплится, но ночные крылатые твари по-прежнему пикируют на слабый огонек. Нет, это уже больше не веселые бабочки, а червяки с опаленными крыльями, печальные души умерших, кружащиеся около огня.
Геза Гудулич смотрит на беспорядок, царящий на грязном, грубо выструганном столе, едва освещенном керосиновой лампой, и колеблется, заглянуть ли ему в комнату. Дверь в нее из кухни открыта, и чувствуется спертый воздух, идущий оттуда. Надо все же пожелать хозяину дома спокойной ночи.
Тень Гезы, опередив его, легла было к двери — и замерла. Из глубины комнаты прозвучал тихий, похожий на вздох голос женщины, словно пробудившейся от дурного сна:
— Давид, Давид, перестань… Не пей больше!… Оставь на завтра…
Председатель хотел было позвать хозяина и сказать ему, как и положено: «Давид Шайго, до свидания». Но в этот момент в нос ему ударил крепкий запах самогона из стоящей на столе зеленой бутылки, и он подавил в себе это желание. «Ладно,— буркнул он про себя.— Ничего я ему не скажу». Пятясь спиной, чтобы не задеть стол с лампой, он вышел из дома.
Подойдя к кустам возле дороги, Геза остановился, прислушался. Может, он здесь? Затем позвал:
— Давид! Давид Шайго, это ты?
Совсем рядом девичий голос шепотом произнес:
— Это я, дядя Геза. Поехали домой.
