И человек, лежавший на дороге под лопухом, терпеливо ожидал, когда на него наткнется первая телега из Андялоша, направляющаяся на ярмарку. Покружив, рядом села ворона — ее привлекла горбатая пуговица на пиджаке лежавшего,— но затем вдруг испугалась чего-то и улетела.
В сухую погоду повозки далеко объезжали друг друга, так что возница мог и не приметить распростертого на дороге человека, если бы не выехал прямо на него.
Зимой, конечно, другое дело. Когда снег да мороз, не станешь долго выбирать: как, бивало, проложат колею, первые сани по снегу, так все по ней и ездят.
Ну а с приближением весны, когда снег начинает таять и колея раскисает, движение сдвигается на песчаник — колеса ищут упругой опоры. Заедет кто-нибудь случайно на черноземную полосу — беда, шестеркой волов не вытянуть. Шестерка волов! Ее не сыщешь теперь днем с огнем. Вот уже лет тридцать назад кануло в прошлое это традиционное венгерское чудо. Разумеется, песчаная сторона дороги в эту пору куда надежнее. Даже обильные весенние дожди не в состоянии ее испортить. И только с приходом лета следы от колес начинают расползаться по всей ширине большака. А потом, после двух-трех особенно знойных дней, когда какой-нибудь неосторожный возница вдруг увязнет в пересохшем песке по самую ступицу, движение перемещается уже на черноземную сторону. Так бывает всегда, а сейчас на дворе конец августа и люди ездят по черноземной полосе, прямо по зеленеющим всходам дикого шпината. В октябре, когда наступает дождливое ненастье, повозки снова переберутся на песчаник.
В августе поля вокруг деревни Шарпуста зарастают поздней зеленью, а сами домики белеют сквозь редкую листву плюща, который скорее украшает стены, чем их укрывает.
Между тем рассвет становится ярче, словно подстегнутый первым щелчком кнута-это появилась наконец первая телега из Андялоша.
Ее тащит пара добрых лошадок, на козлах восседает хозяин в праздничном костюме, рядом с ним — супруга в гарусном платке. Оба сонно молчат. Но возница не дрём-лет, и телега, описав широкую.дугу вокруг лежащего, сворачивает на песчаник. Замедленный скрип колес выдает подозрение, возникшее у кучера.
— Гляди, Давид Шайго опять нализался.
— И как не совестно,— отзывается жена, покосившись в сторону распростертого на дорогь тела. Однако зрелище не слишком ее занимает.
Возвращая телегу на прежнюю колею, возница из Андялоша решает подшутить над пьяницей и кричит:
— Эй, сосед! Вставай, уже давно рассвело! Праздник проспал!
Муж и жена оборачиваются и ждут, что Шайго вскочит как ужаленный, выругается по-черному и погрозит им кулаком, а они подстегнут своих лошадок и вдоволь над ним посмеются.
Но Шайго не шевелится, и им надоедает вертеть шеями в ожидании спектакля.
— А ведь он верующий.
— Раньше верующие так не напивались.
Утро между тем вступает в свои права. Воробьи падают с высоты в придорожную пыль, как камушки из корзины, и купаются в ней, чирикая.
Вот показалась вторая повозка, доверху нагруженная дынями; она объехала неподвижное тело по следу первой. Возница мирно дремал, ничего не видя и не слыша вокруг себя; мальчик, сидевший спиной к лошадям на брезенте, покрывавшем груду дынь, заметил, правда, лежащее на земле тело, но повозка отъехала уже далеко, и он лишь на мгновение перестал насвистывать песенку.
Человек на дороге был в рабочих парусиновых штанах и почти новых сандалиях из тонких ремешков, надетых на босу ногу. Его коричневая куртка с четырьмя пуговицами была перекроена из солдатского мундира. Вторая пуговица снизу, выпуклая, фиолетово-зеленого цвета, отличалась от трех других. В утренних сумерках трудно было определить истинный цвет его рубахи, то ли действительно серой, то ли просто давно не стиранной.
Теперь уже хорошо был виден дом у дороги, стены его четко вырисовывались на фоне кустов и деревьев. Темная, наглухо закрытая дверь посредине фасада выходила прямо на дорогу, и по ее форме нетрудно было догадаться, что в прежние времена она служила входом в придорожную корчму. Об этом свидетельствовало чуть заметное пятно на фронтоне — здесь когда-то в незапамятные времена красовалась вывеска.
