— Допрос закончен,— говорит Еромош.— Уведите обвиняемую.
«Допрос закончен,— размышляет Келемен.— Дело Хуньора исчерпано, а за ним завершим и дело Шоммера».
Эдит Чаус поднимается со стула и стоит в растерянности, не зная, как вести себя дальше.
— До свиданья,— говорит она сконфуженно и идет к выходу под надзором дежурного. В дверях она оборачивается и спрашивает: — Скажите, пожалуйста, меня повесят?
— Меру наказания определит суд. Но если вы хотите знать мое личное мнение, вас не будут вешать. Закон не предусматривает смертного приговора за человеческую глупость.
«Ну вот,— вздыхает Келемен,— наконец и Еромоша прорвало. Я уже начал было зевать от его официального тона и нерушимого спокойствия».
«Ака-бана-атарака-талабака-бакалана-пицц». Десять часов двадцать семь минут. Он уже про себя и заклинание произнес. То самое заклинание из детской сказки, которое добрая фея Китрапута подарила Шимонке, чтобы исполнилось три его желания. Это было как три подписанных, но незаполненных чека. Келемен знал его наизусть с детства. Как-то раз из трех его желаний одно исполнилось: на день рождения он получил игрушечную железную дорогу с паровозом, который заводился медным ключом. Два других желания не исполнились, по-видимому, по техническим причинам. Но это не отбило у него охоту от заклинания, со временем он даже научился правильнее им пользоваться: обладая характером практическим, он не злоупотреблял им, не загадывал явно несбыточного, понимая, что и заклинанием надо пользоваться с умом. Заклинание взрослело вместе с Келеменом, хотя между ними и случались серьезные конфликты, особенно в тот период, когда формировалось научное мировоззрение Келемена и встал вопрос: совместимо ли заклинание с материалистической философией? Не предрассудок ли это? Обстоятельно все взвесив, он решил, что это не предрассудок. Заклинание осталось — между его материалистическим мировоззрением и заклинанием установился своеобразный модус вивенди. Келемен обращался к нему теперь только в том случае, если был уверен, что его желание исполнится наверняка. К тому времени он уже научился соразмерять свои желания с возможностями.
«Значит, я соглашатель и конформист,— терзался он угрызениями совести, потому что заклинание ничего не стоит, если к нему прибегают только при очевидном успехе».
Дело картежников Кутмана, Чолека и Хорвата подтвердило, что заклинание действительно ничего не стоит. Или стоит очень много. Их партнеры быстро сообраяили, в чем дело, отняли карты, и нашли на их рубашке крапление. Вернее, они думали, что нашли. А Чолек на допросе доказал, что карты были новыми, фабричными. Потом тут же вскрыли новую колоду, растасовали и раскинули карты, и за два часа он выиграл у прокурора, конечно условно, семнадцать тысяч форинтов. Не обнаружив крапления, суд был вынужден снять обвинение. Но Келемен не успокоился на этом — он произнес свое заклинаний, и оно не подвело его. Он внимательно изучил сорок новых колод и нашел на них те доступные только профессиональному глазу мельчайшие типографские ошибки, с помощью которых можно было безошибочно выигрывать. Шулеров Кутмана, Чолека и Хорвата осудили на три года, а способ расследования их дела вошел в криминалистику как метод Келемена. Заклинание помогло. Пришлось снять с себя и собственное обвинение в соглашательстве и конформизме. Заклинание осталось с ним, но каждый раз,когда он к нему прибегал, это не исключало упорного труда.
В половине седьмого он позвонил Манци и попросил, чтобы она не ждала его к ужину, Манци захныкала — ведь она уже взяла билеты в кино, как они и договорились. «Пойди с Андришем,— посоветовал Келемен.— Или пригласи Янку. Она ведь тоже одна, потому что Сипек тоже остается работать ночью. Нам надо закрыть дело Хуньо-ра — Шоммера».
Кстати, Манци была единственным человеком, которому он в минуту волнения, сжигаемый пламенем любви, накануне помолвки признался, что, перед тем как попросить ее руки, он произнес заклинание. «Надо бы тебе отказать. Ты заслужил это»,— смеясь, ответила Манци, и они поцеловались. Келемен научил и ее заклинанию, но теперь он не уверен, помнит ли она его, потому что за восемнадцать лет супружеской жизни никто из них не произносил его вслух. Заклинание не игрушка. А может быть и игрушка. Только к ней нельзя привыкать.
