— Какая это была бы находка для автора детективного романа! — громко смеется Келемен.— Стоило бы изменить только погоду в ту ночь, и писака тут же обнаружил
бы четко различимые следы. Следы от дырявых подошв женских сапожек! Представляешь, какой клад? К сожалению, старина, мы вынуждены иметь дело с самой действителностью. Почва и погода были такими, что следов не осталось, сапожки отремонтировали, а стертые подошвы, из которых можно было бы выковырнуть крошку земли, где-то на свалке. Полагаю, ты спросил ее о том, где она была в среду во второй половине дня?
— Да. Она повторила старое: Хуньор был у нее в магазине между пятью и половиной шестого, о том, что он взял из сберкассы деньги, и сколько у него было денег, он ничего ей не сказал. Сделал кое-какие покупки. Они обмолвились несколькими словами, Эдит Чаус пообещала быть у него после работы, и Хуньор ушел. Девушка стояла у прилавка, к кассе не подходила и поэтому не могла сидеть, какими деньгами он расплачивался. Магазин работает по системе самообслуживания, поэтому покупки он перекладывал в портфель уже за кассой. Возможно, и деньги были в этом портфеле.
— Что за чертовщина! — рассердился Келемен.— А я еще думал, что это дело несложное.
— Далеко не так. Все имеющиеся в нашем распоряжении улики косвенные. Даже на домкрате мы не смогли обнаружить отпечатков пальцев — убийца был, очевидно, в перчатках, которыми смазал даже старые отпечатки. Утверждение Бориш Балог, что в среду вечером Шоммер просил у нее машину, проверить нельзя — Шоммер мертв.
Сберегательная книжка на тридцать тысяч форинтов тоже косвенное доказательство, хотя и потенциально вероятное. Ни одного непосредственного свидетеля, который видел бы Эдит и Шоммера где-то между улицей Габона и рыбачьим домиком или между магазином и рыбачьим домиком, нет. Замешательства или хоть противоречивого слова в показаниях Эдит Чаус было бы достаточно, чтобы эти косвенные улики превратились в прямые. Но такого слова тоже нет. Кстати, девушка оказалась более сообразительной, чем мы вначале думали.
— Я это тоже заметил. Послушай, Тиби…
— Да, дядя Бела.
— Может быть, мы избрали неверный путь? Может быть, вся концепция ошибочна? Возьмем эту Бориш Балог… У нее ведь тоже есть ключ от рыбачьего домика. А что, если в ту ночь она была с кем-нибудь в рыбачьем домике? Например, с Шоммером?
— Маловероятно, однако, этим тоже придется заняться. Это потребует выяснения новых обстоятельств, новой оценки фактов. Возможно, ты прав. Но я очень устал.
— Я знаю. Сегодня ты почти не спал. Ты хоть обедал?
— Съел два бутерброда. Но я еще успею пообедать.
— Верно. Только вот Бориш Балог не знала и не могла знать, что Шоммер мертв, и, конечно, рассчитывала, что Шоммер не соврет и подтвердит ее показания.
— Да.
— А теперь… Впрочем, хватит. Иди домой и отдохни. Поужинай. Поспи. Вся беда в том, что я могу развить вполне приемлемую версию о том, что роль пособника в убийстве Хуньора играла не Эдит Чаус, а Бориш Балог. А это значит, что мы не продвинулись ни на шаг. Я тоже иду домой. У меня еще масса неоконченных дел.
— Хорошо, дядя Бела.
— До свидания, Тиби. Завтра продолжим.
— До свидания, дядя Бела. Я попрошу Ястера встретиться с шофером из района «Эржебет», и еще, может быть, он сумеет установить, что делала Бориш Балог
в ночь со среды на четверг.
— Хорошо.
Поиски иголки в стоге сена. Той самой иголки, которую почти немыслимо найти. А может быть, ее и нет. Может это просто хитрая или злорадная гримаса случая.
Таксист из района «Эржебет» — единственный и последний из всех опрошенных шоферов — узнаёт по фотографии Шоммера. Да, он вез его от Бульварного кольца до проспекта Мартирок. Это было, кажется, в начале двенадцатого, потом он тут же взял новых пассажиров — мужчину и женщину, которых отвез к бару «Будапешт».
На следующее утро Бела Келемен сидел за столом и просматривал донесения. Вечером он уже не возвращался на работу. Прилег на полчасика дома, а проснулся в одиннадцать. Предупредительная Манци его не разбудила. «Ты еще болен, Бела»,— сказала она. Это рассердило Ке-лемена. А теперь ему все равно. По крайней мере, он хоть отоспался.
