— О-хо-хо, капризничает.
— Ну, так что делать? — спросил сбитый с толку путевой мастер.
Все молчали, чувствуя, что ситуация запутывается. Наконец пани Мальвина просияла — ее осенила спасительная идея.
— Может, закусим?
— Закусить можно, — робко согласился сержант Глувко. — С самого утра, простите, во рту у меня ничего не было.
Корсаки живо забегали по квартире. Со старого радиоприемника, давно уже утратившего черты продукта современной цивилизации, смахнули пыль. Принесли огурчики, плавающие в тминном рассоле, кусок хорошо прокопченной ветчины с роскошной костью, торчавшей, как кулак, из нежной, вишневого цвета мякоти, нашелся и студень с аппетитным, толщиной в палец, слоем белого жира, картофельная бабка, подрумяненная со всех сторон, начиненная кусками домашнего сала, ну и хлеб собственной выпечки на кленовых листьях. Все эти яства уставили на отслужившем свой век радиоприемнике. Путевой мастер достал нож и лезвием стал соскребывать с буханки золотые листья. Пани Мальвина как особа, наделенная тонкими чувствами, запротестовала и заткнула свои нежные от природы уши. Путевой мастер благодушно ухмылялся и с помощью ножа проделывал различные двусмысленные движения, что не больно вязалось со священным обычаем резания хлеба.
От вида этой еды и поднявшейся вокруг нее суматохи самочувствие мое ухудшилось. Я тяжело перевалился на другой бок и повернулся лицом к стене.
— Мне нехорошо.
Ильдефонс Корсак, уже обливший рубашку рассолом, держа в зубах половинку огурца подошел к кровати.
— А может, закусите, а?
Я молчал.
— Что было, то прошло, забыть надо, — строго сказал он. — А нежиться не гоже.
Партизан несколько раз кашлянул и под конец проговорил с досадой:
— Закусываем, закусываем, и ничего больше.
Внезапно воцарилась тишина, сосредоточенная и вполне соответствующая напряженной работе мысли.
— Ах боже, где моя голова! — вскрикнула пани Мальвина, хлопнув себя по лбу. — Совсем забыла.
Она выбежала и тут же вернулась с темно-зеленой, обросшей пылью флягой.
— Ну и ну, — похвалил ее партизан.
— Это, конечно, не то, что бывало. Вот у нас на востоке, в Эйшишках, там я держала водочку, — лицемерно оправдывалась пани Мальвина.
— Отведаем, поглядим, — сказал партизан.
— Но чем откупорить? Я тут еще сургучом припечатала намертво.
Все кинулись искать перочинные ножи, стало шумно от любезно-развеселых шуток, но возбужденные голоса перекрыл энергичный баритон партизана:
— Разрешите, пани Мальвина, у меня есть чем.
Он стукнул протезом по дну фляги, пробка взлетела под потолок, несколько блестящих капель попало на френч путевого мастера, и тоненькие струйки потекли по добротному сукну мундира.
— Ничего, ничего, пусть лучше на меня, чем на детей.
— Ах боже, откуда здесь дети?
— Я просто так говорю, чтобы веселее было.
— У нас нет рюмок, ведь мы люди старые…
— А чем плохи стопки, здоровее пить залпом, чем так, помаленечку.
Все умолкли, заглядевшись на густой напиток, в котором бился красный свет заходящего солнца.
— Ну так что? — раздраженно спросил партизан.
Путевой мастер прищурился и прошептал:
— Ну, так будем здоровы.
Разлили по стопкам водку. Мужчины пили с блаженным придыханием, а пани Мальвина закашлялась, как того требовал стародавний обычай.
— Ух, нектар, — восхищенно сказал партизан.
— У нас на востоке… — снова затянула пани Мальвина, но путевой мастер сразу перебил ее:
— Зачем вспоминать прошлое. Кто старое помянет, тому глаз вон. Надо жить сегодняшним днем.
— Да я без злого умысла. Вы простите, старый человек иной раз и скажет что-нибудь не так. Газеты мы, конечно, читаем и знаем, что нынешние времена не похожи на минувшие.
— Ну так что? — нетерпеливо спросил партизан.
Мне стало дурно и затошнило. Видимо, я застонал, потому что все вдруг замолчали.
— Да ладно, пускай, — сказала пани Мальвина, внимательно глядя в мою сторону. — Пожалуйста, не стесняйтесь. Я потом уберу.
— Ну, так за его здоровье, — сказал путевой мастер. — Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Граф нервно захихикал.
— Вы чего зубы скалите? — хмуро спросил путевой мастер, отрывая стопку от губ.
— Я не хотел, уважаемый пан Дембицкий, я сам не знаю, как это вышло.
