Когда я проснулся во второй раз, до меня донесся запах кофе. В комнате стало немного светлее. В ванной шумел душ. Я чувствовал себя гораздо свежее и добрее, чем спозаранок. И не удивительно — было уже половина двенадцатого! Я собирался позвонить Эйч-Ару и адвокату Габора, но сначала нужно принять душ. Ведь я уже полтора дня не вылезал из оранжевых пижамных штанов. Ирена постелила мне в маленькой столовой (она же детская в нормальных семьях), да еще укрыла теплым пледом, а поскольку топили тут изрядно, за ночь я здорово вспотел. Само собой разумеется, что плата за отопление не входила в квартплату, за это деньги взимались отдельно.
Я постучался в дверь ванной.
— Да-а, — послышался голос Рени, заглушаемый шумом воды.
Что это было — вопрос или позволение войти? К сожалению, туалет в этой квартире не был отдельным; за него в Цюрихе платят примерно столько же, сколько за постоянное место на автостоянке.
Я тихонько нажал на ручку и приоткрыл дверь.
— Можно войти? — проговорил я в вывалившиеся навстречу клубы пара.
— Да, — коротко раздалось в ответ.
Я испытывал некоторую неловкость. Ирена, вероятно, энергично растирала себя губкой за задернутой занавеской, струйки воды звонко ударяли в хлорвиниловую пленку; я даже опасался, что вода плеснет мне на затылок.
— Хорошо спал? — прокричала она.
— Мм, — промычал я, опершись рукой о бачок и не отрывая взгляда от зеленого запотевшего кафеля, которым была облицована стена. Вчера я тут послушно наполнил флакончик из-под одеколона, а теперь ничего не получалось. Наконец получилось, но тут крышка унитаза свалилась, громко хлопнула, я вздрогнул и дернулся, обрызгивая ее.
— Черт возьми! — выругался я.
Ирена отдернула занавеску и скорчилась от смеха.
— Ой, ой, — задыхалась она от смеха. — Она опять упала?
— Да, упала. Чего тут смешного. Свинство.
— Армин тоже ужасно злится. С тех пор как я обтянула крышку, она плохо держится.
— Ну да, тебе ведь это все равно.
Вдруг мы смущенно замолчали, будто я своей репликой намекнул на различие полов, и только сейчас сообразили, в какой оказались ситуации. Я никогда не видел Рени раздетой, даже в купальнике. Для меня она всегда была подругой Буки, потом его женой, так сказать, почти бесполым существом — хороший товарищ, интересный собеседник, человек с симпатичными мне чертами характера, но и со своими недостатками; во всяком случае, для меня она была неотделима от моего друга. И вот теперь я впервые посмотрел на нее как на женщину.
Груди у нее были поменьше, чем у Иды, к тому же широко расставлены — казалось, будто они слегка косят в разные стороны. И волосы, еще в хлопьях мыльной пены, были у нее темнее и гуще.
Мы глядели друг на друга с удивлением, почти с испугом.
Наверно, вид у меня был уморительным — приспущенные пижамные штаны на коротковатых ногах.
Первой молчание прервала Рени:
— Тебе надо под душ.
— Прямо сейчас?
— А почему нет?
Правда, ничего у нас толком не вышло. Под душем мы плескались, целовались, ласкались, потом вытирали друг друга и ужасно распалились, но когда оказались на широком супружеском ложе, то, вероятно, угрызения совести взяли верх, и мы вели себя как-то машинально. Словом, особенного удовольствия никто из нас не получил.
Повязка, которую Буки наложил мне на обожженное запястье, размокла еще под душем. Теперь мокрый размотавшийся бинт валялся на кровати.
Хорошо еще, что эта несчастная измена не отделила нас друг от друга настолько, что мы перестали разговаривать. Мы просто решили забыть об этом происшествии, словно ничего и не было; а в сущности ничего действительно и не было…
— А кофе, наверно, совсем остыл, — заметила Рени с ободряющим простодушием.
Я пробормотал что-то невнятное, так как голова у меня была занята предстоящими телефонными разговорами.
— Тебе еще надо позвонить твоему журналисту и адвокату, — сказала Рени, будто угадав мои мысли. Она все еще проявляла ко мне участие. И это приближало ее ко мне больше, чем если бы мы весь день занимались с нею любовью.
Эйч-Ар ответил сразу, но голос у него был смущенным.
— А, Мартин, привет! Как поживаешь!
Мне было не до правил приличия, поэтому я сразу перешел к делу.
