Между тем на рентген поступали все новые жертвы катастрофы. Те, кого еще не просвечивали, кого не отвезли сразу в операционную или в морг.
Хольмберг вышел покурить в туалет: усталая, издерганная сестра сказала, что в приемной курить нельзя.
Он чувствовал себя школьником, который украдкой дымит в туалете. Совсем как в детстве, когда в школах еще не разрешали курить.
3
— Сколько мы ждем? — наконец спросил Улофссон. Хольмберг взглянул на часы. Прикинул.
— Около часа.
— Правда? А, по-моему, гораздо дольше.
— Гм…
Он ничуть не устал.
Тридцатого апреля он не спал вообще. Прилег только без четверти два ночью первого мая. А в полседьмого уже встал, потому что Ингер захныкала. Черстин поменяла ей пеленки.
Но он совсем проснулся и никак не мог заснуть опять. Странное дело, спать совершенно не хотелось, как бывает после небольшой выпивки. А вечером — тревога. Лег поздно и проспал всего-навсего час с четвертью. Час… нет, полтора часа сна сегодня.
В общей сложности он проспал семь с половиной часов, если считать с восьми утра в понедельник до нынешнего вечера. Почти за трое суток только семь с половиной часов сна.
Теперь уже среда.
И все-таки он не чувствовал усталости.
Удивительно. Ведь что ни говори, он переутомился.
Он взглянул на Севеда.
Тот уставился в стену, и, казалось, что-то лихорадочно перебирал в памяти.
— О чем ты думаешь?
— А? — Улофссон вздрогнул.
— О чем думаешь?
— Да так… размышляю… — Он медленно потер подбородок, ощутил под пальцами колючую щетину и поморщился. — Над совпадениями. Сперва Фром… автомобиль плюс выстрел. Потом Бенгт, и опять автомобиль плюс выстрел. Уж не обнаружим ли мы еще одну пластмассовую пулю?..
— Но почему? Ты можешь понять, почему кто-то вздумал застрелить Фрома, а потом Бенгта? Ведь при таких совпадениях напрашивается вывод, что в обоих случаях действовал один и тот же человек. Хотя стопроцентной уверенности, конечно, нет… Но предположим, что это так. Что преступник один и тот же. Где связь? Скажи мне. Где связь?
— Думаю, если мы найдем связь, то и преступника сцапаем… Только не спрашивай, где эту связь искать. Я сам теряюсь в догадках.
— Ты можешь с ходу, не задумываясь, вспомнить кого-нибудь, у кого были причины мстить Бенгту?
Улофссон покачал головой.
— Нет. Я и об этом думал. Но тогда при чем тут Фром? — Он рывком встал. — Черт! До чего ж неудобные диваны! — Диваны представляли собой скамейки с почти вертикальной спинкой. — Поясницу ломит, — объяснил Севед.
Он подошел к окну, прижался лбом к прохладному стеклу и стал смотреть на темную улицу.
Хольмберг проводил его взглядом, медленно поднялся и тоже шагнул к окну. Стал рядом, бездумно глядя в ночь.
— Слушай, — сказал Улофссон после тягостной, но недолгой паузы.
— А?
— Когда поймаем этого мерзавца…
Хольмберг и сам толком не понял, с какой стати его вдруг захлестнуло теплое чувство к приземистому, хмурому, желчному и сварливому комиссару, заполучившему вчера маленькую дырочку в затылок.
Что это — отцовские чувства?
Может быть…
Или дух товарищества? Сознание, что преступник поднял руку не на какую-то отдельную личность, а на целый коллектив. Что всякая личность есть символ профессионального коллектива, и что каждый символ имеет свою ценность и с точки зрения коллектива свят и неприкосновенен.
Или все дело в том, что на месте Бенгта мог с таким же успехом оказаться он сам?
Может, дело в этом? Что он сам… с таким же успехом…
Ему доводилось читать статистику. За четыре года при исполнении служебных обязанностей погибли шесть сотрудников полиции. Около девятисот в течение года получили увечья.
Читал он и о способах нападения: удары ногой — по икрам, по кадыку, в грудь, в лицо, в пах, в живот; головой — в живот, в лицо; кулаком — в лицо, по губам, в глаза, в грудь, в пах; укусы; попытки удушения; выкручивание рук; тычки пальцами в глаза.
И об орудиях нападения тоже читал: резиновая дубинка, бутылка, нож, обрезок металлической трубы.
В первую очередь доставалось тем, кто носил мундир, тем, кто патрулировал улицы, тем, у кого низкое жалованье, — они сталкивались с населением, на них и нападали.
Но смертельный исход был все же редкостью.
