Паста уже переехал мост и, как мне показалось, свернул по направлению к геометрически расчерченному лабиринту совершенно одинаковых аллей и поперечных улочек.
Когда на светофоре наконец зажегся зеленый свет, я поняла, что все потеряно. Покружила по лабиринту и вернулась на прежнее место. И тут, по чистой случайности, увидела его: он ставил машину в самом конце перегороженной у въезда улицы. Как он умудрился туда заехать? Я решила больше не петлять, а продолжить преследование пешком, и это было моей последней ошибкой.
Едва я вышла из машины, как по команде, раздался пронзительный гомон армии темно-серых скворцов. Не без оснований решив, что уже достигли желанного африканского берега, эти птицы свили тут гнезда и теперь истерически носились в воздухе, трепеща короткими крыльями. Я упомянула скворцов, поскольку такое случается не в первый раз, хотя их вполне можно было принять за летучих мышей, изменивших ночному образу жизни. Стая угрожающе зависла у меня над головой, когда я двинулась по улице, на которой стояла «ланча».
Паста скрылся из виду, но я продолжала идти вперед. Сделав еще несколько шагов, я вдруг почувствовала на руке что-то липкое и теплое. Эффект дерьма. Потом еще и еще. Дождь из фекалий стал таким сильным, что я, ничего не соображая, бросилась бежать — эпизод из какой-то жуткой пародии. Это была новая казнь египетская, и даже карта Рима, которой я прикрыла голову, не слишком помогла. Ливень экскрементов барабанил по крышам машин — настоящий концерт конкретной музыки, — редкие прохожие в ужасе искали спасения в подъездах, улица менялась в цвете, деревья почернели от кричащих птичьих гроздьев, которые, не в силах как следует прилепиться к веткам, на глазах разрастались и пожирали тусклое небо. Нужно было срочно где-то спрятаться, пока я сама не превратилась в дерьмо. Подергала дверь запертого парадного, побежала дальше, остановилась под застекленным навесом, где уже стоял какой-то пожилой человек, не способный от потрясения произнести ни слова; мы обменялись взглядами, увидев друг в друге собственное отражение, и почли за лучшее промолчать. Так вот какого дождя мы дождались! Он продолжался несколько бесконечных минут.
Паста исчез, его машину уже было невозможно отличить от других — все они были покрыты миллионами крохотных кучек, дай Бог отыскать свою!
Теперь просто необходимо принять душ и переодеться, опять полдня прошло впустую. Но время утратило для меня свою протяженность, и я отсчитывала его отдельными, короткими рывками.
Войти в темный, незнакомый и пустынный дом, в полной тишине сделать несколько неуверенных шагов, вздрогнуть от чего-то неожиданного — от шороха за спиной — самая что ни на есть классическая ситуация? Так вот, именно в нее я и попала около полудня.
Я долго звонила, прежде чем заметила, что дверь приоткрыта. Медленно вошла, подала голос, никто мне не ответил.
Я оказалась в полутемной комнате, оклеенной выцветшими обоями — букетики цветов на лиловом фоне. Из этой полутьмы на меня смотрели испуганные глаза Мелоди: я долго не могла оторваться от них. Хотя и придется ненадолго отвлечься от своего рассказа, но мне просто необходимо объяснить почему.
Если бы потребовалось назвать основное отличие актерской игры от того, чем занимаюсь я, то я бы сказала, что это отличие состоит во взгляде, а точнее, в направлении взгляда. Когда мы играем в театре, то при обмене репликами смотрим друг другу в глаза — только так мы можем оказывать взаимную поддержку, без чего на сцене было бы просто страшно. Для публики наши взгляды не имеют никакого значения: она далеко и, скорее всего, их даже не замечает; взгляды важны для нас самих — не поймаешь взгляд партнера, не пошлешь ему ответный, утонешь или потопишь кого-то в пустоте.
Так вот, со мной нечто подобное происходило долгие годы. Мои партнеры смотрели на экран, я тоже смотрела на экран; а оттуда ни Джо Шэдуэлл, ни Чарли Харт не отвечали на мои взгляды, и даже Мелоди, Полин, Джейн, Джесси лишь изредка врывались в мое одиночество и дарили мне взгляд, продираясь сквозь непрекращающиеся, навязчивые движения губ. Да, то были редчайшие моменты, моменты подлинного изумления, и воспоминание о них долго не покидало меня.
