— Так ты будешь джин-тоник?
Джин Тоник. Эффект переодевания. Еще более сильный, чем испарения после дождя. Я была сбита с толку. Кроме вызывающего простодушия здесь явно крылось что-то еще: ошибка в расчетах или, точнее, перебор, как будто некая бесконтрольная сила заставила ее предстать передо мной в таком облике; видимо, желание подменить собой Великую было столь велико, что подмена получилась полная.
На мгновение Бона приблизилась ко мне, потом опять заскользила прочь. Даже вблизи сходство было такое, что я опять в себе засомневалась.
Я прошла за ней в гостиную: там было светлее, и Бона замерла в классической позе, уперев одну руку в бедро, а другой позвякивая кубиками льда в стакане. Великолепно, ничего не скажешь. И если она меня так потрясла на трезвую голову, то не мешало бы и впрямь выпить джина.
Чтобы покончить со всем этим, я снова сосредоточила мысли и взгляд на японском стереомагнитофоне; на одной из его колонок, в тени обезвоженной пальмы, рядом с керамическим леопардом, стоял, как на обыкновенном столике, телефон.
Наконец-то передо мной конкретная цель, а не отвлекающие эффекты, сказала я себе. И добавила: но это ведь только предмет обстановки, я не могу основывать на нем какие-либо выводы.
— Мы, актеры, по-своему обходимся с действительностью. — (Я заговорила, чтобы выбраться из западни, стала цепляться за элементарный здравый смысл, как цепляются за пословицу или за магические жесты против сглаза.) — Мы путаем масштабы явлений, иногда просто что-то выдумываем.
Я вопросительно посмотрела в лицо этой статуе, но тут же отвела взгляд, чтобы снова не поддаться ее влиянию.
— Так оно и есть, — спокойно ответила Бона, устроившись в розовом кресле и заглотнув полстакана джина. — Что касается меня, то я, наверно, не всегда могу похвастаться душевным равновесием, но, к счастью, есть Итало, он меня любит и мне помогает. И он в первую очередь считает, что это для меня очень важно.
— Что «это»? — спросила я, хотя прекрасно все поняла.
— Получать хорошие роли, что же еще?
— Может, не один он так считает… и помогает тебе.
— Послушай, чего ты добиваешься? — огрызнулась она, вскочив. — Всюду суешь свой нос, позволяешь себе всякие намеки…
На миг созданный ею образ утратил свое великолепие: стали проглядывать родные поля и околицы. Я только и ждала, чтобы стычка наконец состоялась, но передержала паузу. Она заговорила совсем в другом тоне:
— Да, я в трудном положении, но как женщина ты должна бы меня понять. Все произошло так естественно. Ну да ладно, пока что они ведут себя как братья. И, думаю, это не скоро кончится, если я разбираюсь в мужчинах, а мне поневоле приходится в них разбираться, они всегда были моей профессией. — Она подлила себе еще джина, выпила, не разбавляя, сморщилась. Снова посмотрела на меня. — Я тебе выдала секрет, сама понимаешь, им бы не очень хотелось, чтобы об этом проведали.
Я попыталась представить себе эдаких средиземноморских Жюля и Джима, обрюзгших, с головой ушедших в жалкую рутину расчетов и условностей: передо мной развернулась их уютненькая жизнь втроем под знаком компромисса, в которой даже нашлось время для того, чтобы протирать листья комнатных растений, лопающиеся от благополучия на манер их хозяйки.
— Само собой разумеется, — добавила платиновая блондинка, — я очень рассчитываю на твое молчание. Представляешь, что будет, если все вдруг начнут на меня коситься?
Подтекст был такой: уж я-то пойму, кто распускает слухи.
— Я умею хранить чужие секреты, не беспокойся. Но, должна сказать, я тебе завидую, хотела бы я уметь ничем не гнушаться.
— Ну, раз уж на то пошло, я копаюсь только в своем говне, в чужое не лезу. — Стакан, вновь поплывший к накрашенным губам, на секунду замер. — Твое здоровье.
Призраки опустошают. Не знаю, могла ли я считать себя опустошенной, но, помню, выйдя оттуда, я подумала с дрожью отвращения, что если бы мне суждено было умереть в этот миг, то на сетчатке у меня отпечатался бы последний увиденный мною образ: гипнотическое подобие Джин Харлоу, раздувшейся от жары. Еще один повод, чтобы цепляться за жизнь.
