— Поговори с Мариани. Я эти вопросы не решаю.
— Послушай, Итало, я сейчас все тут разнесу!
— С тебя станется, ведь ты дешевая шлюха, какие уж там тридцатые годы и Джин Харлоу!
Приближавшиеся шаги вывели меня из оцепенения. Навстречу мне шли Мариани и Семпьони (последний сладко мне улыбнулся), и в тот момент, когда я пообещала вскорости к ним присоединиться, из кабинета Чели раздался звон какого-то разбившегося вдребезги предмета. Хрустальная пепельница, подумала я и, не оглянувшись, проследовала в уборную. Напилась из фонтанчика с питьевой водой. Если отбросить эмоции, Каллигари и впрямь вполне могла сойти за Харлоу; даже при ее скромных способностях замечательный ритм оригинала оказал бы на нее свое воздействие.
Я представила себе, как прекрасно было бы отказаться от работы в ее пользу, махнуть на все рукой и поехать отдыхать. Но сразу же подумала, во что превратится непринужденная и многозначительная фривольность великой звезды, если наложить на нее мелкообывательскую фривольность Каллигари. Да и вообще, это уж слишком: еще в прошлом году — с меньшим шумом, насколько мне известно, — она сделала все возможное, чтоб заполучить целый ряд фильмов самой великой актрисы американского кино, а теперь статус любовницы Чели давал ей право включить весь свой голосовой напор.
(Оказавшись перед такой страшной дилеммой, я действительно не на шутку перепугалась и уже готова была не принять вызов. В течение нескольких недель я в полном смятении думала только о том, что на сей раз мне нужно полностью перечеркнуть себя, превратиться в инструмент, в опытного, но смиренного переводчика исполнительского мастерства, которое, однако, переводу не поддается. Мне надо было охватить пятидесятилетний период — от Милдред Роджерс до Бэйби Джейн Хадсон, гениальной актрисы, чей голос, пройдя через множество метаний и бурь, становился все более хриплым, сохранив при этом звучность, чистоту, неукрощенную силу молодости, которую я должна была извлечь из груди буквально с физической болью, чтобы в конце концов утвердиться в сознании собственного ничтожества.)
Итак, это существо с поросячьими глазками делает очередной заход. Что ж, у нее на пути окажутся Геркулесовы столпы, поглядим, как она их сокрушит! Я опять превзойду самое себя, буду страстной, сексуальной, комичной, роковой; я снова создам героиню, использую все резервы своей гибкости и виртуозности. В предвкушении неистового триумфа (вот дура!) я распахнула дверь и замерла: на полу, возле унитаза, тянулась вереница больших и малых капель, на которые я ни за что бы не ступила своими веревочными подошвами. Началась неделя грязи, подумала я. Должно быть, это она… Я вышла. Бона продолжала занимать мои мысли. Не то чтобы я почувствовала какую-то угрозу, но иногда полезно узнать, с какой стороны надо ожидать удара.
Нашему администратору Итало Чели около шестидесяти, и в настоящее время он занимается исключительно бизнесом, но и у него было актерское прошлое. Не знаю уж, сколько раз до знакомства с ним, а точнее, еще в детстве, я слышала, как он изображал христианских великомучеников, вплоть до самого Господа Бога, а также (с теми же интонациями и той же напыщенностью) мрачных главарей мафии, жуликов, скрывающихся под маской добропорядочности, жестокосердных отцов, землевладельцев с дальнего Запада. Трудно представить себе, как он выглядел в молодости; что-то от его тупых и угрюмых персонажей в нем осело: он почти совсем лыс, его землисто-серое лицо несет на себе определенный отпечаток пережитого, а на улыбке он экономит, как и на всем остальном.
Мы оказались на унылой улице квартала Прати, где площадь метров в пятьдесят перед тратторией была заполнена галдящей толпой, автомобилями, пыльными платанами и неоновыми фонарями на бетонных столбах. И когда я неожиданно увидела перед собой Чели с его извечно официальным видом (я бы даже сказала — сугубо официальным), пиджаком, переброшенным через одну руку, и Боной, повисшей на другой, мое настроение отнюдь не улучшилось.
Она встретила меня крайне сердечно: рассыпалась в комплиментах, справилась о щиколотке Андреа, спросила, откуда у меня такая шикарная блузка. Ее завившиеся от пота кудельки выглядели еще желтее, чем обычно, что же касается остального: бледной и гладкой кожи на лице, торчащих вперед сосков и невообразимого туалета, — все это было мне слишком хорошо знакомо.
