Звоня в дверь однокомнатной квартиры на улице Ренаи и слыша, как поворачивается в замке ключ, он невольно улыбался. Но улыбка застыла на лице, когда он увидел перед собой волосатого, совершенно голого парня. Тот бросился в комнату и юркнул под одеяло рядом с Нандой. А Энеа так и остался стоять на пороге, не позаботившись закрыть дверь. Девушка оторвала голову от подушки.
— Ну, чего стал? Входи быстрей — холод собачий!
Энеа запер за собой дверь и облокотился спиной о косяк.
Видя его растерянность, Нанда фыркнула. Потом выскользнула из-под одеяла, тоже в чем мать родила, и бросила парню:
— Убирайся, хозяин пришел.
Тот глухо ругнулся, но встал, нацепил на себя какое-то грязное тряпье и тут же вышел, помахав Энеа рукой на прощанье.
— Хочешь кофе? — спросила Нанда, натягивая красный халатик, который он купил ей, когда она лежала в больнице.
Энеа не ответил.
— Чего это ты пришел в такое время? — поинтересовалась девушка. — Разве тебе не надо на службу?
На столе лежали шприц, ложка и половинка лимона. Нанда проследила за взглядом Энеа.
— Надеюсь, ты понял, что ничего страшного не произошло, — пробурчала она. — Вчера вечером мы ширнулись и продрыхли, пока ты нас не разбудил. Марио совсем замерз — ему некуда было идти.
Поскольку Энеа продолжал молчать, Нанда медленно переместилась в угол кухни, взяла с плиты грязную кофеварку, вытряхнула кофейную гущу в раковину, размазала руками по дну, невидящим взглядом посмотрела на маленькую сушилку. Потом подошла к нему вплотную, заглянула в глаза.
— Знаешь, — пробормотала она, — уж лучше бы мне умереть.
— Ну, не знаю, не знаю, — сказал Джордж, поглядев на Энеа поверх очков. — Я всегда считал, что лучше смерть, чем одиночество, однако же всему есть предел. Если б ты смог… — Он опять посмотрел и покачал головой. — Но нет, ты не сможешь.
Они сидели в трактире «У Джино», и англичанин ложкой уплетал фасоль, склонившись над тарелкой так низко, словно боялся, что еда убежит.
— Я говорю, всему есть предел. — Он перетирал фасолины языком, стараясь не дотрагиваться до них зубами. — Так что ты думаешь делать? Собственно, ты ведь с самого начал знал, что она собой представляет.
Энеа был так расстроен, что не мог вымолвить ни слова, только в отчаянии взирал на Локриджа, как будто тот мог ему хоть что-нибудь объяснить. Хотя и понимал, что все сентенции англичанина скорее касаются отношений того с Лукой, чем их с Нандой.
— Разве может человек смириться с тем, чего не понимает? — наконец выдавил из себя Энеа. — А я, ей-Богу, не понимаю.
— Естественно! Это типичная наша ошибка. Мы хотим, чтобы люди, другие, не такие, как мы, подстраивались под нашу культуру, наше воспитание и тому подобное — а это иллюзия. Может, для Нанды лечь в постель с первым попавшимся парнем так же естественно, как для меня есть вот эту фасоль.
— Но она сказала, что хочет умереть.
— Возможно, это и было искренне, но только в тот момент. Она была верна себе, когда кололась и спала с этим типом, а когда пришел ты, пыталась быть не такой, какая она на самом деле, а какой ты хотел бы ее видеть.
— И что же мне делать?
— Ничего. Положись на случай — другого выхода нет. — Джордж перестал жевать, помолчал немного и добавил: — Мы только зря суетимся, волнуемся, строим планы, а потом выступает на сцену его величество Случай — и все летит в тартарары.
— Профессор! Профессор!
Доно Монтерисполи притворился, будто не слышит, и быстро открыл дверцу машины. Он еще раньше краешком глаза увидел Каламбрину Сенсини, выходящую из библиотеки «Риккардиана», а с нею встречаться ему не хотелось. Не потому, что шел он от любовницы (на этой оживленной улице Джинори вечно с кем-нибудь столкнешься), просто Каламбрину он терпеть не мог. Во-первых, она всегда выглядела как чучело — какие-то шали, рюшечки, оборочки, жуткие береты, — а к тому же эта ее беспардонность, идиотская манера резать правду-матку — есть от чего взбеситься!
Доно сел в машину и уже собирался захлопнуть дверцу, но тут подоспела Каламбрина и без церемоний просунула внутрь голову.
— Профессор, — сказала она, запыхавшись, — мне очень нужно с вами поговорить.
