— Да еще какие… — пробормотал Сантамария.
Вирджиния погрузила руку в гущу искусственных волос, и на лице ее отразилась растерянность.
— Но только… может, мне показалось…
— Что именно?
— Помнится, парик был другим — волосы приглажены. — Она попыталась сосредоточиться и вспомнить, каким же был прежде парик, но не сумела. — Таким взлохмаченным я его никогда не видела, — с сомнением в голосе заключила она. — Может, Инес попросила своего парикмахера изменить его форму? — Вирджиния критическим взором оценила работу парикмахера. — Инес столько ему платит, что он мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее, — скривив губы, вынесла она свое суждение. — Вам не кажется, что парик приобрел какой-то нелепый, вульгарный вид?
— Вы правы, — согласился Сантамария.
Однако синьора оказалась достаточно ловкой, чтобы в первый раз сбить с толку и его, и Де Пальму, и Баукьеро, и саму Вирджинию. Ну, а во второй? — подумал Сантамария.
Он огляделся вокруг: бесконечные двери, тьма мебели. Дом огромный, и трубу можно спрятать где угодно, если только синьора Табуссо уже не сожгла ее в одном из каминов… Хрустнула веленевая бумага.
— Вы не возражаете, если я его возьму на время? — сказал он.
Синьорина Вирджиния впервые смутно заподозрила, что здесь что-то не так.
— Зачем он вам? — встревоженно спросила она, прижимая парик к груди.
— Знаете, мы хотели устроить небольшую проверку, — объяснил Сантамария. — Чтобы выяснить, тот ли это человек… Но сегодня воскресенье, и все магазины закрыты. Если бы вы одолжили нам этот парик ненадолго…
— A-а, для проверки, — сразу успокоилась Вирджиния. — Но все-таки надо сначала спросить у Инес: ведь парик-то ее. Но вот увидите, она будет рада.
— Вы так думаете?
Он протянул руку, и Вирджиния послушно отдала ему завернутый в веленевую бумагу парик. Сантамария положил его в картонку и направился к двери. Нажал на ручку, но дверь не поддалась. Вирджиния, которая закрывала шкаф, обернулась и со смехом крикнула ему:
— Нет, не та! — Она подошла к такой же двери у той же стены, повернула ручку, и дверь открылась. — А та — всего лишь стенной шкаф. Инес держит в нем свои свадебные одеяния. Вот смотрите.
Не только свадебные, мелькнуло у Сантамарии. Первое, что привлекло его внимание, был висевший на вешалке черный призрак — траурное платье со шляпой и черной вуалью. А снизу висела большая сумка из черной кожи, такого же старомодного фасона, что и само платье… Во второй раз… во второй раз!
— Это — ее траурное платье, — сказала Вирджиния. — Инес не захотела никому его отдавать, хотя прошло столько лет… Правда, черный цвет всегда моден, и потом материал уже тогда стоил очень дорого, кажется…
— В каком году умер муж Инес? — спросил Сантамария.
— В пятьдесят третьем. От рака. Инес шесть месяцев соблюдала строгий траур, как это прежде было принято. И каждую среду ездила на кладбище: ее муж умер в среду.
Сантамария спросил сдавленным голосом:
— А как она ездила?
— Куда?
— На кладбище. На машине?
— Да нет же. В те времена машин было совсем мало, не то что сейчас. И потом Инес, бедняга, не умела тогда водить машину.
— Значит, она ездила на трамвае?
— Сначала она порядочное расстояние проходила пешком, затем ехала в автобусе до центра, а оттуда на трамвае. Тогда на кладбище ходил двенадцатый номер. Я тоже часто ездила с Инес…
Сантамария спокойно, даже слишком спокойно, положил на нижнюю полку шкафа картонку и снял черную кожаную сумку вдовы Табуссо. Он не слышал даже, как Вирджиния слабым голосом запротестовала: «Что вы делаете? Эти вещи для Инес…» Уверенно открыл сумку: внутри между пустым кошельком и носовым платком с траурной каемкой лежали очки от солнца — большие, новые. А в уголке валялся трамвайный билет, точно такого же цвета, что и тот, который был найден у трупа Ривьеры.
— Иди в свою комнату и почитай книгу, — приказала Вирджинии синьора Табуссо.
Должно быть, она очень рассердилась. Но вот за что? Может, ей не понравилось, что этот комиссар — такой симпатичный, с красивыми усами — взял и положил парик на стол, когда они спустились вниз. Инес, как только вернулась со вторым комиссаром, тоже очень вежливым и симпатичным, сразу заметила картонку, а на нее посмотрела так грозно, так грозно!
