Современный финский детектив - страница 164

До стены дома было рукой подать. В каменном фундаменте виднелась приоткрытая дверь. Харьюнпяа и сам еще не знал, что собирается делать, в голове роились бессвязные обрывки мыслей; он крепче зажал в руке фонарик — и уже через мгновение почувствовал, как мчится через двор, пригнувшись, словно гангстер из какого-нибудь современного боевика.

Харьюнпяа прижался к фундаменту и, открыв рот, тяжело дышал. Крапива жгла ему руки и щиколотки, изгоняла его, защищая обитателей дома. Дом показался ему больше прежнего и представился не то враждебным, не то испуганным; пахло залежавшимся тряпьем, сырой землей, гнилью, постепенным разрушением, которого уже никто не может остановить.

Харьюнпяа заглянул в приоткрытую дверь — за ней оказался подвал, из которого тянуло холодом, там никого не могло быть, и ему там тоже нечего делать. Погасив фонарик, Харьюнпяа обвел взглядом окна: в них по-прежнему темно, даже занавески нигде не шевельнулись. Без дальнейших раздумий Харьюнпяа прокрался к крыльцу, поднялся по ступенькам и наклонился, прижав ухо к дверям.

В доме работал телевизор. Голос доносился приглушенно, вероятно, он стоял в комнате, обращенной к улице. Дверь в ту комнату была, очевидно, закрыта. Никаких других звуков не слышно — ни разговора, ни шагов, ни даже детских голосов.

Харьюнпяа поднял лицо. Замка на двери не было. Вместо него осталась дырка, заткнутая палочкой. Но выше были прибиты еще блестящие от новизны скобы для навесного замка. По ночам дверь, наверно, запиралась изнутри; Харьюнпяа потянул ручку — она не поддалась, разве что на сантиметр, но изнутри послышался легкий звук — она была закрыта только на крючок.

Сунув руку в нагрудный карман, Харьюнпяа порылся там и вытащил согнутую в крючок тонкую проволочку. Его рука дрожала, когда он просовывал ее в дверную щель. Он знал, что делает нечто недозволенное, никому не дозволенное. Но несмотря на это, подтянул проволочку вверх и поднял крючок — в голове у него при этом вертелись объяснения: можно утверждать, подобно попавшемуся вору, что дверь была открыта, что он стучался, но никто не услышал.

Харьюнпяа скользнул в прихожую, закрыл за собой дверь, но крючок не накинул. В темной прихожей ничего нельзя было разглядеть. Пахло догорающими дровами и недосохшим бельем. Харьюнпяа стоял, не двигаясь, и чувствовал, как бьется сердце, как на лбу и верхней губе выступают капельки пота. Дверь, ведущая в глубь дома, была закрыта — он разглядел ее по проникающему сквозь щели свету. Звук телевизора слышался здесь отчетливее. Сейчас звучала музыка из какого-то многосерийного фильма.

Он передвинул большой палец на выключатель фонарика, а другой рукой прикрыл стекло. Его плащ шуршал так, будто рядом комкали пергаментную бумагу. Вдруг кто-то вошел в ближайшую к прихожей комнату. Шаги были легкие, но отчетливые. Харьюнпяа почувствовал, как у него горит лицо. Он сделал движение, желая выйти на улицу, но не успел — шаги остановились. К двери никто не притронулся. Но Харьюнпяа чувствовал, что за стеной кто-то есть, стоит почти у самой двери, может быть даже приложив к ней ухо. Харьюнпяа ждал. Тот, за дверью, тоже ждал и прислушивался. Потом послышался вздох, шорох одежды и снова шаги, но теперь они удалялись.

Харьюнпяа отер лицо рукавом. Оно было влажным, руки и спина тоже, хотя его знобило, в голове мелькали торопливые мысли. Он зажег фонарик. Свет клиньями проникал между пальцев, отбрасывая, в сущности, только тень его руки. Тень была огромная, как лапа черного великана, она охватила комнату, словно детский мяч; на указательном пальце был полицейский перстень, и тень от него тоже остро и отчетливо проступала, покрывая собою висевшие на веревке ползунки почти целиком. На полу в ряд стояли ботинки и сапоги, валялись безногая кукла и пластмассовый полицейский «сааб» — такие продавались на бензоколонках, — но мигалка на нем была вырвана и белая надпись на дверцах содрана.

Харьюнпяа повернулся. Лестница, ведущая наверх, была крутая. Края ступенек за десятки лет стерлись и стали круглыми. Бинт и ножницы исчезли. Харьюнпяа на цыпочках подкрался к лестнице и стал пристраивать ногу на первую ступеньку. Не успел он опереться на нее всем своим весом, как она скрипнула. Он затаил дыхание и прислушался — откуда-то донесся сонный плач совсем маленького ребенка, напоминавший плач Пипсы перед сном. На улице поднялся ветер, на крыше звякнуло то ли железо, то ли антенна. По телевизору кто-то говорил басом.