— Так то было с этим Алекси? А я думал, что тогда говорили про Алекси — сына Пинка, который переехал в Швецию.
— Нет. Про этого. Такого и пристрелить-то жалко…
— Ш-шш… Не расслышал. Но гость уходит… закрыли дверь на крючок… ковыляет вниз с крыльца…
Дом ожил — захлопали двери, зашумели дети, Рууса что-то или кого-то благословляла. Вяйнё подошел к окну. Гость вышел со двора и медленно побрел к такси, опираясь на палку.
— Это Калле.
Алекси вылез из машины, пошел навстречу старику и помог ему сесть на заднее сиденье. Такси уехало, не оставив за собой ничего, кроме рассеивающегося выхлопа газа, а на окнах Палми шевельнулись шторы.
— Как это он не побоялся сюда приехать?
— Такой старый. Эти старики все норовят делать что-то как в молодые годы… Говорят, он еще из дому удирает продавать часы, очень любит торговать. И пусть бы себе, только продает-то он дешевле, чем купил.
Лестница заскрипела. Парни замолчали. Поднимался Севери — шаги были тяжелые, но бодрые. Приятели сели на постель, и Онни сунул оружие под подушку. Потом за дверью послышалось шуршанье и кряхтенье — это Севери отодвигал шкаф.
Он остановился на пороге. Сердитый или нет — определить трудно: вид у него всегда суровый.
— Угадайте-ка! — сказал Севери, и было похоже, будто он и сам еще чего-то не знает. Но Севери явно не был так раздосадован, как ночью; правда, когда он прочел в газете, что они застрелили плоскостопого, он все-таки стал на их сторону. Плоскостопые столько раз и так нагло водили его за нос, отбирали права за такие провинности, за какие белобрысые отделались бы простым замечанием, а дважды даже побили. Правда, в последний раз за дело — он схватил одного плоскостопого за нос, потому что тот назвал его паршивым негром.
— Сашка арестован.
— Что?
— За что?
— Ни за что не догадаетесь…
Ребята сидели не шелохнувшись. Потом Онни сделал глубокий вдох, задержал дыхание и рассмеялся.
— Его обвиняют в убийстве того плоскостопого и Фейи, — сказал Севери.
— Не может быть!
— Ну и дурачье!
— Вот недоумки…
— Засадили Сашку! — взвыл Онни. Он бросился на постель и так завертел головой, точно у него начался припадок. Вяйнё тоже стало смешно, правда главным образом оттого, что Онни так смеется, и оттого, что все обошлось и никого не пришлось убивать.
— Но, ребята, — сказал наконец Севери уже без улыбки. — Из этого могут выйти и неприятности… Калле рассказал, что Орвокки совсем расходилась. Пригрозила: если Сашку быстренько не освободят, она расскажет плоскостопым, чья это работа.
— Неужели она такая подлая?..
— Конечно. И это грозит вам обоим тюрьмой. На много лет. Так что подумайте, что делать дальше…
— Мы убежим. Уедем к Райнеру и Мустакорве в Стокгольм.
— Не поможет. Вас все равно разыщут. Они теперь и за паромами следят. Но одевайтесь, я скажу Миранде, чтобы принесла вам кофе и еды. И твою ногу надо еще раз посмотреть.
Вяйнё и Онни остались вдвоем. Они сидели на постели друг против друга. Щеки Онни задергались. Он произнес одними губами:
— Плоскостопые схватили Сашку.
И им снова стало неудержимо смешно — оба повалились на постели, натянули на лица одеяла, но успокоиться никак не могли. Ведь плоскостопые схватили Фейиного брата.
13. СИНЕКОРЫИ ПАЛТУС И КОМНАТА С ЗЕРКАЛОМ
Харьюнпяа осторожно повернул голову, чтобы не разбудить Пипсу — девочка, их третья, спала на его голой груди, поджав ножки и сжав ручки в кулачки. Пипсе было пять месяцев, и боли в животике, мучившие ее по ночам, стали наконец проходить. Прошлой ночью она, правда, еще по старой памяти попищала и успокоилась только с час назад — после того, как Элиса положила ее рядом с ним. Пригревшись, девочка спокойно засопела во сне.
Харьюнпяа посмотрел на часы. Было без четверти девять. Но он не стал торопиться и, как ни странно, не почувствовал даже угрызений совести за свое спокойствие. Он закрыл глаза и вдыхал запах Пипсы — аромат молока и сна, тепла и Элисы.
Элиса налила воды в кофейник. Паулина и даже Валпури уже спустились вниз, хотя была суббота — а может быть, именно поэтому: суббота для них — карамельный день. Сейчас они ссорятся между собой из-за того, кто зажжет свет в аквариуме и насыплет рыбкам корм.