— А дедушка мой тоже жив?
— Нет, дедушка умер.
— Его люди убили?
— Нет, он сам умер.
— Отчего?
— Заболел, оттого и умер.
— А сестренка моя тоже умрет, потому что болеет? Он нахмурил брови, заметив негодующий жест жены.
— Нет, она выздоровеет, бог даст.
— А дедушка почему умер?
— Он был больной и старенький.
— А ты тоже болел и тоже старенький, почему же ты не умер?
Мать прикрикнула на нее, и девочка, не поняв, растерялась. Она в нерешительности поглядывала то на мать, то на отца.
— Мы умрем, когда на то будет воля бога, когда он захочет этого, — нашелся наконец отец.
— А почему он захочет, чтобы мы умерли?
— На все его воля.
— А смерть — это хорошо?
— Нет, детка.
— Так зачем же бог делает нехорошее?
— Раз богу угодно, люди должны умирать.
— Но ты же сам сказал, что это нехорошо.
— Я ошибся, малышка.
— А почему мама рассердилась, когда я сказала, что ты умрешь?
— Потому что бог еще не хочет этого.
— А когда захочет?
— Он посылает нас в этот мир, а потом забирает отсюда.
— Зачем же?
— Чтобы мы здесь делали добро, пока не уйдем.
— А почему бы нам не остаться?
— Если люди не будут покидать землю, им не хватит места.
— А все хорошее мы оставим здесь?
— Мы уйдем в еще более хорошее место.
— Куда?
— Наверх.
— К богу?
— Да.
— И увидим его?
— Да.
— А это хорошо?
— Конечно.
— Потому и нужно, чтоб мы уходили?
— Но мы еще не сделали все добро, на какое способны.
— А дедушка сделал?
— Да.
— А что он сделал?
— Построил дом и посадил сад.
— А мой двоюродный брат Туту что сделал?
Отец в отчаянии бросил взгляд на мать, взывая о помощи. Потом сказал:
— Он тоже построил маленький домик, прежде чем уйти.
— А Лулу, соседский мальчик, бьет меня и никакого добра не делает.
— Он сорванец.
— И он не умрет?
— Умрет, когда будет угодно богу.
— Хотя он никакого добра не сделал?
— Все умирают. Но кто делал добро, приходит к богу, а кто делал зло, будет гореть в огне.
Она вздохнула, помолчала немного. А он почувствовал себя совершенно измученным. Правильно ли он отвечал ей? Но тут девочка снова сказала:
— Я хочу всегда быть с Надией.
Он взглянул на нее в недоумении, и она объяснила:
— Даже на уроке закона божия.
Он громко расхохотался. Рассмеялась и мать.
— Не думал я, что можно обсуждать такие вопросы с детьми, — проговорил он.
Жена отозвалась:
— Когда дочка вырастет, ты сможешь высказать ей все свои сомнения.
Он быстро обернулся к жене, стараясь понять, всерьез или в шутку сказала она это, но увидел, что она снова склонилась над вышиванием.
— Не пора ли и тебе заняться делом? — сказала мне как-то мать. И, сунув руку в карман, добавила: — Вот пиастр, пойди купи бобов. Да не играй с мальчишками на дороге и смотри, под машину не попади!
Я взял тарелку, обулся и, напевая, вышел за дверь. Перед лавкой, где продавались бобы, толпился народ. Пришлось долго дожидаться, пока я наконец смог протиснуться к мраморному прилавку.
— Дяденька, дайте бобов на пиастр! — пискнул я тоненьким голосом.
— Каких бобов, вареных? С маслом или с топленым жиром?
Я не знал, что ответить, и он грубо крикнул:
— Ну-ка, отойди от прилавка!
Я растерянно попятился и вернулся домой с пустыми руками. Увидев меня, мать воскликнула:
— Да ты ни с чем явился?! Никак рассыпал бобы или потерял пиастр, сорванец?
— Ты же не сказала мне, каких бобов купить — с маслом или с топленым жиром!
— Вот наказание! А чем я тебя кормлю каждое утро?
— Не знаю.
— Ну и бестолочь! Ступай и скажи ему: с маслом.
Я снова побежал в лавку.
— Дяденька, дайте бобов с маслом на пиастр!
— С каким маслом, — хмуро спросил он, — с хлопковым, кукурузным, оливковым?
Я опять растерялся, а он прикрикнул:
— Не мешай, отойди от прилавка!
Обескураженный, я вернулся домой к матери. Она в изумлении всплеснула руками:
— Опять пришел без бобов?
— Ты же не сказала мне, с каким маслом надо купить бобов, — рассердился я, — с хлопковым, кукурузным или оливковым?
— Если с маслом, стало быть, с хлопковым.
— Да я-то почем знаю?
— Наказание ты мое, а лавочник — дубина! — заключила мать, вновь отослав меня за бобами.
На этот раз я прямо с порога лавки крикнул:
— Дайте бобов с хлопковым маслом, дяденька!
